Веселая жизнь, или Секс в СССР

Часы показывали пятнадцать минут шестого: Леты еще не было. И это нормально. Женщины всегда опаздывают. Когда Нина собирается, скажем, в театр, нужно каждые пять минут заходить в комнату и орать, а еще лучше бы, как плантатор, подгонять ударами кнута. Если не торопить, успеешь в лучшем случае к антракту. Я выпил еще рюмку и пошел встречать Гаврилову на улицу. На ступеньках Театра киноактера появились билетные спекулянты. Я разглядел через дорогу афишу – «Иван Васильевич». Смеркалось. Ветер стал еще холодней. Но изнутри меня грели коньяк и предвкушения. Алое солнце садилось прямо на шпиль высотки, как сочащийся кусок мяса на шампур. Красные кленовые листья, приклеенные к асфальту дождем, добравшимся и сюда, казались лужицами крови. Красиво, черт подери!

Вдруг черной молнией ударила страшная мысль: ну, конечно же, бедная Лета все перепутала, она пыталась войти в ЦДЛ с улицы Герцена, как в прошлый раз, и ее грубо остановил неумолимый Бородинский. Уж если он не пустил Микояна, что ему какая-то актриса? Скорей туда! Главное, чтобы не обиделась и не ушла…

Семен Аркадьевич стоял на посту и, как пограничник, ощупывал взглядом каждого входящего.

– Меня не спрашивали?

– Нет.

– Девушка.

– Нет.

– Лета Гаврилова.

– Нет. Жора, не мешайте! Сегодня много безбилетников. Гражданин, вы куда? – тонким голосом вскричал он. – Ах, это вы! Простите, не узнал…

– Если придет, скажите, я жду ее в ресторане.

– Скажу, скажу, – пообещал он и, как бойцовый шпиц, бросился на очередного безбилетника. – Немедленно покиньте дом!

Вернувшись, я увидел за моим столом Шлионского. Развалившись на стуле, он в одной руке держал рюмку коньяка, а в другой вилку с куском севрюги.

– Алик сказал, здесь ты сидишь.

– Ну я…

– С утра ни черта не жрал! – признался Вова, резко выпил и жадно закусил.

– Знаешь, я жду даму.

– Сейчас уйду. Ох, и нахренчились мы тогда с Шовхалом! Я вот что, собственно, хотел тебе сказать: Бюро пропаганды зовет в Курган. Дает по тридцать путевок на нос. Ну, как обычно: школы, заводы, ПТУ, техникумы, колхозы… Понял? Неделя – и пятихатка в кармане.

– За семь дней тридцать выступлений? Нереально!

– Что ты как маленький! Кто тебе будет тридцать встреч организовывать? У них там своих дел полно. Выступим раз пять, остальные путевки они сами проштампуют, чтобы мы от них только отвязались.

– Когда?

– Послезавтра утром вылетать. Из Внукова.

– Во вторник партком по Ковригину.

– Черт! Тогда облом. Вы его действительно исключать будете?

– Похоже.

– Вот повезет мужику! Сразу на Западе переведут.

– Его и так переводят.

– Ладно, думай!

– И думать нечего. – Я посмотрел на часы. – Не могу.

– Давай выпьем за мою дочь – и я пойду. – Шлионский маханул еще рюмку и потянулся вилкой к черной икре.

– Дочь? Люция родила? Когда? – Я перенаправил его руку на буженину.

– При чем тут Люция? Она вообще не при делах. Понимаешь, неделю назад утром звонок в дверь. «Здравствуйте, папа! Я к вам с поезда». Стою, ничего не понимаю. «Ты кто, девочка?» – «Юля – ваша дочь!» – «Откуда?» – «Из Уфы…» – И протягивает фотографию мамы, а потом мою публикацию в «Юности» за шестьдесят восьмой год с надписью: «Очаровательной Анастасии от очарованного поэта. Уфа. 8 марта 1967 г.». Вспомнил. Я выступал там, в районной библиотеке, а потом, как обычно, с девчонками из абонемента и читального зала выпивали под тортик. Замужние скоро разбежались, а одна, тихая такая, рыжая, осталась. Лет тридцати, на излете срока годности. По-трезвому не взглянешь, но если хорошо выпить… Пошли гулять по ночной Уфе, я на обрыве читал ей стихи и обещал вниз броситься, если она меня не поцелует.

– Бросился бы?

– Запросто. Но поцеловала. Потом просочились ко мне в гостиницу. Еще полночи читал ей стихи, свои и Есенина, думал уже: не пройму. До утра сопротивлялась, а потом махнула рукой и сама разделась. Представь, Гога, в таком возрасте целинницей оказалась! Пришлось пробивать штольню и обучать по ускоренной программе. Утром я на поезд, а она в библиотеку. Еще до Москвы не доехал, как уже и забыл. Знаешь, сколько у меня таких было? «Уберите руки! Я буду кричать! Ну, зачем? Ну не надо… Ты же меня не любишь…» Некоторые потом в Москву приезжали, с Люцией из-за меня дрались. А эта Анастасия вообще ни разу не позвонила, не написала, родила, видно, для себя, чтобы от тоски не сбрендить…

– А с чего вдруг вспомнила?

– Дочь закончила школу. В институт надо поступать. Вот такие, братишка, дела. Юлька у нас теперь живет. У тебя, часом, нет хорошего репетитора по математике?

– Надо подумать. А Люция?

– Что Люция? Сначала о мою голову вазу разбила. С таз величиной. Я в Гусь-Хрустальном выступал – мне на фабрике подарили. Потом поорала и успокоилась. Это ж еще до нее было, а девчонка ни в чем не виновата. Короче, Люция сама позвонила Анастасии в Уфу, просила не волноваться, обещала присмотреть за ребенком.

– Похожа хоть на тебя?

– Вылитая.

– Ты с ней говорил?

– С кем?

– С библиотекаршей.

– Говорил.

– Ну и что?