Веселая жизнь, или Секс в СССР

– Ничего. Извинялась за навязчивость, обещала выслать с премии денег, но главное – умоляла ни в коем случае не знакомить дочь с поэтами. Понял? Ну, посошок – и побежал. Не исключайте Ковригина!

Вова со скоростью самозарядной винтовки выпил подряд три рюмки и умчался, а мне пришлось брать новый графинчик. Пока Алик нес коньяк, я постарался равномерно разложить на блюдах оставшуюся закуску, чтобы урон, нанесенный Шлионским, не так бросался в глаза.

– Шампанское – открывать? – злорадно спросил халдей, вернувшись.

– Пока не надо, – отказался я и пошел к Этерии Максовне:

– Можно позвонить?

– Только быстро, Жорж. Телефон служебный.

– Алло, кто это? – ответила бабушка после долгих гудков, впивавшихся прямо в мое сердце.

– Можно Лету?

– Кто спрашивает? Стойте, сама догадаюсь. Федор?

– Угу.

– Странно. Ваш голос очень похож на Василия. Леты нет. С утра ушла.

– А когда вернется?

– Думаю, поздно. У нее встреча. Кажется, в Доме литераторов…

В душе расцвели золотые шары надежды. Я вернулся к столу, выровнял кратеры, оставленные Шлионским в икорницах, выпил коньячку и стал гадать, почему Лета опаздывает. В голову лезли страшные картины несчастных случаев: длинные девичьи ноги бессильно раскинулись на сером асфальте, а белокурые волосы мокнут в красной луже крови. В первый раз я увидел человека, погибшего под колесами, лет в десять. Однажды на весь июль родители сдали меня в городской пионерский лагерь: целый день под присмотром, только ночуешь дома. Нарезвившись, мы к вечеру возвращались строем из Сада имени Баумана и увидели: толпится народ, мечутся санитары с носилками, милиционеры машут полосатыми палками и просят не напирать, а лучше – разойтись. «Не смотреть!» – крикнул Женя, наш вожатый. Но я все-таки посмотрел: седой мужчина в темном костюме, вывернувшись, как большая кукла, лежал на мостовой в нескольких метрах от грузовика. Лицо его было свинцово-бледным, мертвым, но глаза еще жалко моргали. На подножке машины сидел водитель-убийца и жадно курил, уставившись в одну точку. Над ним нависал орудовец с чистым листком, заправленным в планшет: пытался составить протокол. «Не жилец!» – вздохнул Женя. «Почему?» – спросил кто-то из любопытных. «Ботинки от удара с ног слетели. А это – верный признак…»

42. Киммерийские сумерки

До вечной тьмы я ждал Вас под часами.В свое депо трамвай ушел, звеня.Ну, разве мог я, рассудите сами,В тот вечер не напиться, как свинья?

А.

Чтобы отогнать мрачное видение, я хлопнул еще рюмку и осмотрелся: зал ресторана был полон, за столиками сидела солидная публика, литературные неудачники сюда забредали редко: дороговато, а кто-нибудь посторонний с улицы зайти вообще не мог. Недалеко от меня в углу, за камином обильно ужинали краснолицые пузаны в импортных пиджаках, судя по разговору о поставках лобовых стекол «триплекс», – снабженцы из автомобильной отрасли. Напротив, под витражными окнами большая компания отмечала, сдвинув столы, новую книгу Генриха Гофмана, Героя Советского Союза, в прошлом личного пилота Мехлиса, а ныне автора приключенческих романов о разведчиках и подпольщиках. Его сын, ироничный поэт Витя Гофман, написал на папашу такую эпиграмму:

Если б не было гестапо,Что бы ели – я и папа?

Гофман-старший умрет в 1995-м от инсульта. О том, что дело идет к апоплексическому удару, можно было догадаться уже в тот памятный вечер, глядя на свекольное после несколько рюмок лицо писателя. А вот ирониста Витю застрелят в собственной квартире в 2015-м, кажется, за карточный долг. Но вернемся в 30 сентября 1983-го. Среди многочисленных гофмановских гостей я заметил литфондовскую невесту Соню Шохет, она липла к воениздатовскому редактору Бельченко, подстриженному под «полубокс».

У входа гуляла золотая литературная молодежь, в основном «писдочки» и «сыписы», человек шесть. Витя Урофеев страстно шептал что-то в ухо импортному субъекту, похоже, французу: вокруг куриной шеи иностранца был повязан пестрый шелковый платок. Востроносая блондинка Ника Лаева читала пьяной компании свои стихи. Она завывала, как Белла Ахмадулина, беспрерывно курила, как Марина Цветаева, и кутала плечи в черную вязаную шаль, как Анна Ахматова. Недавно Лаева вышла-таки замуж. Ее свежий супруг, молодой злобный критик Сеня Вигель, похожий на отощавшего Мефистофеля, ехидно и внимательно оглядывал жующую публику, ища, по всей видимости, жертву для очередной разгромной статьи. Если бы мне кто-то сказал в тот миг, что через десять лет он станет батюшкой, а Ника – попадьей, я бы от хохота свалился со стула. Чудны Твои дела, Господи!

Мимо пробежал мрачно устремленный Золотуев, но, заметив меня, вернулся и подсел.

– Это коньяк? – спросил он, морщась.

– Да.

– С утра жмет и давит.

Влад вылил полграфина в фужер, поглотил с утробным клекотом, отдышался и угрюмо спросил:

– Есть информация, что Ковригин вас всех на хер послал. Это так?

– Отчасти.