Весенная пора

Двадцать шестого июня отряд занял город Олекминск, где в тот же день была установлена советская власть.

В селе Исить командование отряда встретилось с Иваном Воиновым — уполномоченным якутской подпольной боевой дружины. Здесь был разработан детальный план дальнейшего наступления.

Тридцатого июня в два часа дня в Якутск прискакал Иван Кириллов, несколько дней назад посланный большевиками в село Кузминку, в двадцати верстах южнее Якутска. Он привез известие о прибытии туда красного отряда. В тот же час новость была передана заключенным товарищам.

В десять часов вечера раздались первые выстрелы. Красногвардейцы подошли к городу с четырех сторон. С севера наступала рота молодого черноусого грузина Иллариона Одишария. Она получила задание освободить политзаключенных из тюрьмы и соединиться с местной красной дружиной. Рота легко захватила двухэтажное каменное здание винной монополии и несколько амбаров с запасами хлеба эсеровского продкома, находящихся рядом с тюрьмой. В это время местная красная дружина завязала перестрелку с тюремной стражей.

Под перекрестным огнем дружины и подоспевшей роты Одишария белая милиция, теряя людей, начала отходить к центру города.

С криками «ура» вырвались из тюрьмы члены совдепа. Перебегая через широкий тюремный двор, Виктор Бобров заметил лежащего на земле того маленького милиционера якута, который присутствовал при его аресте. Он смотрел на Боброва безумными глазами и силился подняться, но валился обратно. Виктор остановился и вдруг, почувствовав себя фельдшером, сделал несколько шагов в сторону раненого. Но тот неожиданно приподнялся и выстрелил. Пуля просвистела мимо уха Виктора. В тот же миг вбежавший с улицы Иван Кириллов вырвал из рук предателя винтовку. Он лежал теперь на спине и быстро-быстро сучил короткими ногами в старых торбасах.

«Брыкас!» — промелькнуло в голове смешное слово, сказанное этим самым милиционером в день ареста. «Наверно, приказ», — подумал Бобров и бросился к Кириллову…

После бурных объятий и приветственных возгласов освобожденные большевики извлекли из тюремного цейхгауза оружие, а дрожащего начальника тюрьмы с несколькими надзирателями втолкнули в «свою» камеру и, приставив к ней караул, влились в наступающую красногвардейскую роту.

Вдруг за городом зачастили выстрелы. Рота Одишария бросилась туда с намерением выйти в тыл белогвардейцам. Но выстрелы внезапно прекратились. Выскочив на окраину города, рота натолкнулась на нескольких раненых белогвардейцев. Корчась и катаясь в пыли, они проклинали своего главкома. Оказалось, что эсеровский главком первым ушел из города с главными силами, но, добравшись до Никольской церкви, стоящей на отлете, принял за красных выскочивший за ним отряд своей областной милиции и скомандовал открыть по нему огонь. Наконец, опознав своих, он двинулся было к своей секретной базе у таежной речки Кэнкэмэ, но на-толкнулся. на наступавшую с запада роту красных. Вскоре после короткого боя сильно поредевший эсеровский отряд сдался.

Дольше всех держались посты белых на восточной окраине города. Эсеры засели с пулеметами на колокольне Преображенской церкви и в двухэтажном здании женской гимназии. Первая рота, наступавшая на этом направлении, продвигалась по открытому лугу и подверглась жестокому обстрелу. Но подоспевшие пятая и шестая роты заставили замолчать вражеских пулеметчиков.

Утром 1 июля город был в руках красных и над двухэтажным зданием бывшей резиденции «областного совета» под крики «ура» и винтовочные салюты взвилось красное знамя.

Совет рабочих депутатов принял на себя всю полноту власти.

ЗА ПОМОЩЬЮ

Ляглярины и их соседи пережили голодную зиму. Богачи не хотели нанимать работников на новых условиях и без особого труда находили людей, которые соглашались работать по-старому. Десятки «приемных детей» под давлением своих «отцов» письменно отказались от денег. Но из бедняков, участвовавших в беседах Кирилл лова, только один Федот, старший брат Дмитрия Эрдэлира, на следующий же день после ареста учителя стал наниматься по-старому, и богачи, назло остальным, очень расхваливали его. А все остальные в свою очередь, назло богачам, держались бодро и даже несколько вызывающе, стараясь выглядеть довольными и независимыми.

Но у себя дома батраки только и говорили о нужде, а некоторые даже упрекали доверенных, «выдумавших» такие неприемлемые условия. Вместе с тем все они совершенно искренне считали Федота предателем. И за его усердие ему прилепили обидное прозвище «Запыха». Федот чувствовал себя очень неловко среди соседей, но старался делать вид, что ему все нипочем.

Ляглярины, лишившись заготовленного сена, терпели большую нужду. Нечем было кормить единственную корову Дочку, впервые отелившуюся этой весной. Теленок на второй же день пал.

В начале зимы Егордан гордо отказался от воза сена, которое «из жалости» предложил ему Федор Веселов, разглагольствуя о долголетней дружбе.

— Подавись своим сеном! — выпалил тогда сгоряча Егордан и с тех пор упорно молчал при встрече с Веселовым.