Весенная пора

Инспектор вместе с Силиным побывал на уроке чрезвычайно смущенного и ставшего потому особенно громкоголосым и многословным Никиты. В присутствии начальства он старался спрашивать своих лучших учеников. При этом в его встревоженных лучистых глазах читалась откровенная мольба:

«Ну, дорогие, выручайте…»

Урок прошел сносно, но спустя несколько дней после отъезда инспектора молодого учителя вызвали на заседание улусного исполкома. Заранее ободренный сочувствием Матвеева и Сюбялирова, Никита почувствовал себя в атмосфере родных по духу людей. Он весело оглядел присутствующих и даже несколько вызывающе подался вперед, слушая инспектора, который требовал отстранить Ляглярина от преподавания.

— Не признает никакой методики, никакого плана! — возмущался инспектор. — Активно участвовал в коллективной драке, где одному ученику сломали руку… Обзывает людей бандитами, грозит расправиться с опытными педагогами… Уроки подменяет сплетнями из жизни своего наслега… Да и вообще человек еще весьма малограмотный.

— Я и правда малограмотный, это все знают! — кричал инспектору Никита, чувствуя одобрение и поддержку в улыбках и взглядах исполкомовцев. — Когда меня назначали, всем было известно, что я не проппессор! Мне учиться помешали враги, в том числе и бывший белый офицер Силин, который и наговорил инспектору против меня… Я не дрался с учениками, а…

— Понятно! Садись, — оборвал его Афанас Матвеев и обратился к инспектору: — А ты знаешь, что этот парень всю войну красным бойцом был, а Силин — бывший бандитский офицер?

— Этого я не знаю, — проговорил инспектор, густо краснея. — Но это к делу не относится. Главное, что он сам-то еле грамотный…

— Еле грамотный! — едва ли не передразнил его Сюбялиров, потянув себя за ус. — Мы все еле грамотные или совсем неграмотные. Власть раньше была не наша, вот нас и не учили. А сейчас наша власть, и учатся уже наши люди. И Никита будет учиться. — Он неторопливо встал и, протянув руку с дымящейся трубкой в сторону инспектора, добавил: — А тебе, молодой товарищ, следует хорошо знать, у кого ты ночуешь, чей табак куришь и чьи слова слушаешь. Это всегда относится к делу. И не спеши снимать людей, это тебе не рукавицы. А то поснимаешь у нас всех еле грамотных красных людей и поставишь всех сильно грамотных беляков.

— Подумаешь, грамотные! Собаки!.. — победоносно бормотал Никита, выезжая после заседания исполкома на Талбинский тракт и мысленно обращаясь ко всем буржуям и бандитам. — А что, разве мы не можем выучиться? Погодите, скоро в сто раз грамотнее вашего брата будем…

— А ведь молодой учитель одолел и Силина и городского инспектора, — говорили в наслеге.

…После двух белобандитских нашествий телеграфную линию удалось пока восстановить только от Якутска до центра улуса. А дальше к Охотску торчали лишь пеньки от срубленных бандитами телеграфных столбов. Поэтому во всех особо экстренных случаях из улуса в наслег приходилось посылать нарочных. И вот однажды вечером в лютый январский мороз на взмыленном коне прискакал в Талбу покрытый инеем верховой. Он привез с собой весть о постигшем всю страну небывалом горе: умер Владимир Ильич Ленин.

В письме, которое доставил нарочный, секретарь улусной парторганизации Егор Сюбялиров и предулисполкома Афанас Матвеев поручали Никите сделать для жителей наслега доклад о Ленине, о великом друге и учителе Владимире Ильиче. Пусть Никита не отчаивается, говорилось в письме, пусть люди поймут, что, хоть и ушел от них мудрый вождь и отец, остались в рядах борцов славные его сыновья и что тяжесть утраты можно возместить лишь согласием, дружбой и геройством всех советских людей, бесконечной преданностью народа ленинской партии.

До сих пор все доклады, беседы и речи, с которыми приходилось выступать Никите в наслеге, были связаны только с радостными событиями и победами. Но как он скажет народу, что не стало Ленина, неужели сможет он обрушить на своих земляков весть о таком страшном несчастье? Нет, не хватит у него сил, разрыдается он при первых же словах…

— Я докладывать об этом не буду, — глухо заявил Никита, не поднимая склоненной на грудь головы.

— Но ведь тебе поручили… — начал было Гавриш.

— Не буду я такое докладывать!.. — Голос у Никиты осекся.

— Может, тогда вы возьметесь докладывать? — обратился Гавриш к случившемуся тут Силину, который до сих пор никакого участия в делах наслега не принимал.

— Могу, конечно, и я, — неожиданно согласился Силин после некоторого раздумья. Потом метнул в сторону Никиты насмешливый взгляд и, солидно крякнув, добавил — Если, конечно, гражданин Ляглярин на этот раз почему-либо откажется.

— Да, вы можете, — с нескрываемой ненавистью выпалил Никита. — На этот раз вы охотно возьметесь!.. — И он уже выскочил было из избы, но в дверях, как нарочно, столкнулся с Павлом Семеновым и другими мужиками.

— Эй, погоди! Правда, что… — Стрекозьи глаза Павла были возбуждены любопытством и смотрели на Никиту нагло-испытующе и вместе с тем злорадно.

— А ты обрадовался? — прошипел Никита, подойдя вплотную к Павлу и уставившись в его стрекозьи глаза.