Потом затеяли игры — жмурки, перетягивания на веревке, соревнование в силе и ловкости. Тут редкостной сноровкой изумил всех младший Котлов — Иван. А в перерывах между играми Федор Ковшов неизменно запевал свою любимую «Богачу-дураку…»
В заключение Ковшов и русский фельдшер исполнили сударские песни. Учитель вкратце передавал содержание этих песен, направленных против царя и угнетения. Впрочем, смысл их и без того был известен собравшимся. Но когда песня поется, она приобретает особый размах и силу, — и вот уже будто появляются у нее могучие крылья, и летит она над землею, как гордая птица, а то вдруг плавно течет и разливается, словно воды прекрасной Талбы, и зовет и манит куда-то к светлому, высокому берегу.
Русский размахивал в такт мелодии руками, и движения его были так выразительны, будто сами руки говорили: «Друзья мои! Громче, решительней! Разгоним мрак, развеем кромешную ночь! Да озарится земля светом солнечной правды! Ни тюрьмы, ни ружья царских солдат не устрашат тех, кто поет эти песни, песни людей, вставших на защиту угнетенного народа!»
Песни сменяли одна другую, и звучали они все громче, и слова горели все ярче, устремляясь сквозь эту глухую и темную ночь навстречу ясному солнцу, которое взойдет к утру.
Глаза русского фельдшера светились вдохновением, а гибкие руки словно развертывали невидимые, звучащие полотнища.
Сударские песни рассказывали о непримиримой ненависти к царю и к угнетателям, страстно призывали народ отречься от этой душной и мрачной жизни и победно ринуться вперед, к свободе и счастью».
После этой песни люди некоторое время сидели молча, как бы прислушиваясь к отзвучавшим словам. Потом начали переговариваться.
— Истинная мука — не знать по-русски! — громко пожаловался Дмитрий. — Вот если бы понимать слова, которые поют!
— Да! — поддержал Эрдэлира Андрей Бутукай. — Вот поди ты: расскажешь словами якутскую песню — и будто ничего особенного. А как запоют — до чего же красиво! А такие песни и подавно…
— Будто весенний ветер радостно несется по вершинам тайги, — задумчиво проговорил Егордан. — Может, нашим детям и суждено в будущем понимать слова русских песен, — добавил он, прижимая к себе Никитку, забравшегося к нему на колени.
Мимо окна пронеслись одни за другими быстрые кошевки, на которых, чинно откинувшись, восседали князь Сыгаев и начальник почты Тишко с супругами. Вершины далеких гор над Талбой уже осветились первыми лучами восходящего солнца.
— Ну, на этом мы и закончим свой праздник, — сказал учитель. — У нас, пожалуй, он прошел не хуже, чем у них.
— Лучше! Много лучше! — послышалось со всех сторон.
— Почаще устраивайте!
Спасибо учителю! Спасибо фельдшеру!
— Спасибо добрым людям, сударским преступникам…
— Постой! — прервал Егордана встревоженный, даже покрасневший учитель. — Ты их так не зови, Егордан. Таким словом их царские прислужники оскорбляют.
Но фельдшер уже. смекнул, в чем дело, и, пожимая руку смущенному Егордану, обратился к учителю:
— Не в том дело, Иван Васильевич, как они нас называют, а в том, как относятся к нам.
Однажды, на втором году учебы, выдался особенно несчастливый для Никитки день.
После уроков ребята затеяли в коридоре бой. Дошло до того, что пустили в ход учительские калоши. И надо же было, чтоб кинутая Никиткой калоша попала в выходившую из комнаты сестру учителя, вертлявенькую Агашу, одноклассницу Никитки!
— Эй ты, пучеглазый внук Лягляра! Ты что делаешь! — крикнула обиженная Агаша.
— А ты не вертись под ногами: видишь, война идет! — заорал увлеченный схваткой Никитка. — Бабам тут делать нечего!
Агаша пожаловалась учителю, который слегка пожурил Никитку за шалость. На этом бы все и кончилось. Но Агаша начала дразнить Никитку, поминутно высовываясь из-за двери и показывая ему язык:
— Так тебе и надо! Отсюдока! Оттудока! Пучеглазый оборванец!
— Врушка-лгушка, врушка-лгушка! Агашка-пегашка, Агашка-пегашка! — кричал в ответ раздосадованный Никитка, к удовольствию остальных ребят.