Весенная пора

И вдруг, потеряв опору, Никитка тяжело шлепнулся на землю, больно ударившись затылком обо что-то твердое. В то же мгновение грянул оглушительный выстрел, с неба сорвалось что-то круглое, черное и, высоко взметнув светлые брызги, плюхнулось на середину озерка, возле которого сидели рыбаки. И тут же над головой промелькнули три проворных тетерева.

Егордан стоял с дымящимся дробовиком в руках и хохотал над очумевшим сыном.

— Что, испугался? — сказал он, наконец, едва отдышавшись от смеха. — Никак уже похрапывать начинал у меня на спине? Ха-ха-ха! Что? Сильно ударился о кружку? Ну, ничего, пройдет. Иди доставай тетерочку да поставь ее варить! А то вы уж совсем приуныли! Эх, друзья, мужчины!..

Никитка с Гавришем помчались к озерку. Скинув с себя одежонку, Никитка быстрыми взмахами доплыл до убитой птицы и, как был, голый, принес ее к костру.

С великим торжеством мальчики ощипали тетерку и, подбросив в костер хвороста, поставили дичь на огонь.

Вскоре вода в котелке закипела, и началось пиршество. Когда мальчики немного насытились, они принялись всячески нахваливать меткость Егордана. Взрослым даже пришлось их слегка побранить, ибо непомерные похвалы могут сглазить охотника, его верные руки и точный глаз.

— Адроби в нем — целая лопата! — весело ворчал старый Лягляр Потом он обратился к сыну с укором: — Охотник всегда держит ружье сбоку, а ты вон куда поставил да чуть малого не зашиб.

— А я и сам было задремал, да тут — как засвистят крылья над головой, я и про Никитку позабыл! Ха-ха-ха!

Они поужинали, забрались в пахнущий смолой и свежим сеном шалаш и улеглись спать.

— Вот радость-то!..

Никитку разбудил ликующий возглас Гавриша. Отец стоял у входа в шалаш с берестяной корзиной, наполовину наполненной мальками.

Ребята мгновенно вскочили и разложили костер. Взрослые принялись строгать рожны, а мальчики нанизывали на них гальянов, которые покрупнее, и втыкали колышки в землю, поближе к огню. Вскоре весь костер был окружен вертелами с насаженной на них рыбой. Мелкоту поставили варить на барчу.

Как только рыбки слегка поджарились, мальчики начали выдергивать шипящие рожны и устанавливать их перед каждым едоком.

Гавриш достал свой туесок, извлек из него маленький кусочек масла, растопил его на краешке сковородки и стал есть жареную рыбу, макая ее в масло. Никитка тоже сбегал в шалаш за своим туеском, но отец, заглянув в него, вдруг нахмурился и молча отодвинул туесок в сторону.

Никитка понял отца, но не огорчился. В туеске не было масла? Ну и что же, его там и не могло быть: ведь коровы-то они лишились. Но ничего! Он набросился на рыбу и стал уничтожать ее с огромным аппетитом, вкусную и без масла.

Гавриш весело кивал головой, усердно работал челюстями, украдкой подмигивал Никитке и то и дело отщелкивал 'в него рыбьими головками. На протяжении всей трапезы он гримасничал, занятно двигал плечами и сам давился от смеха. Никитка отвечал ему тем же, тоже, конечно, украдкой от взрослых. Ведь большие не любят, когда дети играют дичью или рыбой: это может обидеть добрых духов и испортить охоту.

— Сегодня промазал по селезню, а ведь почти из-под ног вылетел, — с грустью сообщил Егордан. — До сих пор в толк не возьму: как это вышло?.. Всего два заряда осталось.

— Оно и понятно, — тихо сказал дед, — вчера парни чересчур громко хвалили тебя за меткость, вот и сглазили.

А мальчики увлеклись своей тайной игрой и не прислушивались к разговору взрослых.

— Сиди и не зыркай! — грубо прикрикнул вдруг Егордан на сына.

Егордан был человек тихого нрава, но изредка все же поругивал сыновей и сам потом вместе с ними печалился. В таких случаях он гладил загрустивших шалунов по головке своей мозолистой и шершавой, как доска, ладонью и ласково при этом приговаривал:

— Я ведь не вас ругаю, а только шалости ваши. Что же, если вы иной раз лишнее себе позволяете…

Но непонятно было, почему он сейчас, в столь радостный день, так неожиданно вспылил. Никитка очень обиделся, даже кусок не шел ему в горло. Почесывая затылок, мальчик сидел с опущенной головой, искоса поглядывая на отца. Вот отец поднес рыбку ко рту, но вдруг уронил ее на землю, и из глаз его выкатились две крупные слезы. Блестя на солнце, они медленно поползли по щекам.

Этого Никитка уже не мог выдержать. Он вскочил на ноги, юркнул в шалаш и забился в уголок. Его душили подступающие к горлу слезы. Было непонятно: то ли он обиделся на отца, то ли жалел его.

Немного погодя Егордан подошел к шалашу и тихо позвал сына:

— Никита!..

Мальчик повел плечами, отвернулся и всхлипнул.

Отец подошел к нему, прижал его к своей широкой груди и дрожащим голосом зашептал:

— Никита! Ну, будет! Ну, довольно, миленький дружок мой!.. — Наконец ему удалось немного успокоить сына, и он ласково сказал — Зачем же ты, милый, заришься на чужое масло? Нехорошо ведь быть завистливым…

А когда мальчик с негодованием отверг его подозрения, он смущенно добавил: