Весенная пора

Вот быстроногие кони, как чайки, понеслись по равнине. За ними с лаем кинулись, вытягиваясь во всю длину, сбежавшиеся со всех дворов псы. Но они безнадежно отстали от коней и от такого стыда и позора вскоре закрутились в великой собачьей драке, не обращая уже ни на что внимания.

Затем начались кылы[22] «по двенадцати меткам». До этого дня редкий человек в наслеге мог прыгнуть двенадцать раз подряд при расстоянии между метками больше чем в три широких шага. Сегодня же все участники проделывали это с легкостью. Только когда длину прыжка еще увеличили и расстояние между метками достигло четырех шагов, люди стали сдавать и один за другим выходили из игры.

Афанас Матвеев был среди соревнующихся. Вот он закусил нижнюю губу, слегка пригнулся и посмотрел исподлобья на окружающих. Потом поплевал на ладони и уже собрался было прыгнуть, но застыл в неуверенной позе.

— Афанас, дружище! Смелей, — крикнул Эрдэлир из толпы стоявших стеною зрителей.

Афанас разбежался и, не достигнув первой черты примерно на ширину кулака, задрыгал на одной ноге, перескакивая метку за меткой. Последний его прыжок превысил заданное расстояние на целую четверть. Но тут он поскользнулся, упал на спину и покатился по земле.

— Смотри!.. Лишний прыжок сделал!.

— Что ты! Наоборот, на один меньше!

— Ну что вы за люди? Как раз столько, сколько нужно!

Афанаса поздравляли с победой.

Прыжки сменились якутской борьбой. Были здесь люди, слывшие могучими борцами. Их так и звали: Егор Силач, Степан Клещи, Федор Топор, Григорий Молот. Но Лука Губастый давно одолел их всех. Кстати сказать, как только дошли вести об отмене мобилизации якутов на войну, у Никуши Сыгаева мгновенно прошла хромота, а у Луки исчезла грыжа. И вот сейчас Лука поглядывал по сторонам в поисках достойного соперника. Кто же с ним потягается? Все боятся.

Лука стоял, засучив рукава, скрестив на груди волосатые руки, и скучающе наблюдал за борьбой. Казалось, его курносый нос стал еще короче, а морда, и без того красная, еще больше налилась кровью. Неожиданно он скривил толстые губы и заскрежетал зубами. Потом решительно ударил ладонью о ладонь, быстро просунул между двумя сцепившимися борцами свои огромные кулаки и, оторвав парней одного от другого, придавил обоих к земле. Заиграла, как говорится, в нем сила! Потом широко развел обе руки и пошел прямо на толпу. Кто приседал, кто отскакивал в сторону, кто, не успев посторониться, валился на зеленую траву. Так перед Лукой Губастым открывался широкий проход сквозь толпу, которая вслед за ним смыкалась опять. Только медлительный Василий Тохорон продолжал стоять на своем месте. Лука надвинулся на него грудью. В толпе громко засмеялись над неповоротливым, молчаливым батраком, который не сумел быстро отстраниться.

— Это кто? — крикнул Лука.

— Человек. Не видишь, что ли? — загудел великан.

Лука схватил его левой рукой за шею и дернул к себе. Тот не пошевельнулся. Тогда Лука попытался сдвинуть Тохорона с места, напирая на него правым плечом. Но и это не вышло. Лука некоторое время постоял, как бык перед боем, недоуменно уставившись на дерзкого упрямца, и вдруг набросился на Тохорона. Он схватил противника обеими руками за поясницу, силясь поднять его и перекинуть через ногу. Но Тохорон сжал обе руки Губастого и рывком оттолкнул его от себя. Лука, перебирая ногами, отлетел на несколько шагов и ударился спиной о «Столб радости». Люди даже рты разинули.

Когда Тохорон широкими, неторопливыми шагами направился к посрамленному Луке, тот грузно опустился на землю и, обороняясь, протянул вперед руки.

— Не тронь! — глухо произнес он. — Не надо, Тохорон!

Так неожиданно выявился в наслеге настоящий богатырь. Толпа наградила его восторженными возгласами.

Каждое лето, до сенокоса, фельдшер и учитель уезжали в город. С ними отправлялся и непоседливый Федор Ковшов, неизменно объяснявший свои разъезды короткой фразой:

— Людей посмотреть и себя показать.

Якутск от Талбы далеко. Путешествие туда на вьючных лошадях длилось дней семь-восемь. Да обратно столько же.

В отсутствие учителя и фельдшера жители наслега чувствовали себя словно осиротевшими. Зная об этом, Кириллов и Бобров через Афанаса уведомляли по почте здешнее население, когда они намеревались быть дома. Это обычно порождало новые волнения.

В самом деле, чего только не наказывали им привезти из города: чай и табак, дробь и косы, ситец и бусы. Да мало ли? Тут уж вспоминали все, в чем испытывали нужду, забывая лишь, что переметные сумы трех верховых коней далеко не все могут в себя вместить. Забывали и о том, что учитель и фельдшер ездили в город по пыльной дороге, в мучительный зной не для собственного удовольствия, а потому, что того требовали нужды школы и аптеки. Но об этом как-то меньше всего думалось. Зато с каким нетерпением ждали в наслеге возвращения путешественников! Сколько добра привезут они, сколько новостей расскажут!