Весенняя пора

Какой-то старикашка с несколькими торчащими белыми волосками на подбородке и с красными глазами, лишенными ресниц, приподнялся, закрыл один глаз, как-то криво открыл рот с черными длинными зубами и плаксиво протянул:

— Тал-бин-ские мы-ы!

Господа громко расхохотались.

— Кого ищете? — поинтересовался какой-то молодой человек.

— Никого… — уже совсем растерянно промолвила Федосья и добавила: — Просто так ходим.

— Просто так они ходят… — протянул старикашка и снова уставился на мать с сыном одним глазом.

Господа еще громче расхохотались.

Федосья и Никита все-таки вошли в дом.

В передней сидела старуха Сыгаева и расчесывала свои густые седые волосы. Незваные гости тихо уселись на лавку около дверей. Встряхнув головой, старуха отвела волосы от лица и, прищурив близорукие глазки, уставилась на вошедших.

— Это еще кто такие? — грозно спросила она.

— Да это матушка Пелагея, оказывается! — обрадованно заговорила Федосья, будто только что узнала старуху Сыгаиху.

— Я Пелагея. А ты что за госпожа? — старуха опустила волосы обратно на лицо и спокойно продолжала расчесывать их.

— Я Федосья, батрачка Егоровых… Мы из Талбы пришли. Это мой старший сын. У меня три сына… — рассказывала Федосья, но старуха не обращала на нее никакого внимания. — Скотина у нас пала, живем мы плохо. Был хороший вол… — Тут Федосья прикусила язык, вспомнив, что вол был отдан той, которой она повествовала про свою жизнь. — Детей много, а скотины нет…

Старуха резким движением головы опять откинула волосы с лица и грубо перебила Федосью:

— Поэтому ты и пришла в Нагыл нищенствовать?

— Не нищенствовать я пришла, а помощи просить…

— И не стыдно тебе попрошайничать?!

— Нужда заставляет…

— Ах, нужда! А ты грабь, воруй! Только ко мне лучше и не заходи, все равно не пущу!

— Думала и к тебе зайти.

— И не думай.

Сейчас они, оказывается, находились в доме сына старухи — Никуши Сыгаева.

Наступило долгое молчание. Старуха давно уже заплела косу. Давно уже Никита подталкивал локтем мать и чуть слышно шептал:

— Уйдем…

Но Федосья шептала в ответ:

— Подождем немного, попрошу, чтобы заплатила за те оленьи шкурки.

Они не заметили, как открылась дверь из комнаты и неслышными, легкими шагами оттуда вышла стройная молодая женщина в белом шелковом платье и узорчатых замшевых туфлях. Она, не мигая, рассматривала Никиту и его мать. Вдруг женщина резко вздрогнула, схватилась левой рукой за грудь, потом круто повернулась, так что белое длинное платье обвилось вокруг ее ног, и проскользнула обратно в комнату, оставив дверь открытой. Никита начал было жалеть ее, думая, что она подавилась или вдруг у нее закололо в сердце, но в это время из комнаты послышался хохот. А потом уже две женщины появились в дверях. Они обе, та, первая, и, должно быть, ее подруга, тоже белолицая и тоже в белом шелковом платье, корчились от смеха, бесстыдно разглядывая пришельцев.

Федосья дернула сына за рукав и выбежала во двор. Люди уже, видно, кончили чаепитие и вставали из-за стола. Тут только Никита заметил среди них Васю, с которым они вместе учились в школе. Вася очень вырос, и краснощекое лицо его стало еще шире. Когда мать с сыном проходили мимо стола, Вася состроил Никите рожу, но Никита сделал вид, что не замечает его.

За домом они остановились и тихо заспорили.

— Зря я пошел с тобой, мама… — сказал Никита в отчаянии. — Все, кому не лень, над нами смеются…

— Милый мой, вся наша вина в том, что мы бедные… Что ж ты поделаешь, коли родился у бедняков!

— А зачем вы меня родили?

— Погоди, может, и мы когда-нибудь будем жить как люди.

— Когда?

— Почем я знаю? Бог даст, будем. Но как бы мы хорошо ни жили, мы бы уж не стали смеяться над бедными людьми.

— До ногтей своих, белокожая дрянь!.. — начал было Никита словами богатыря, раздосадованного на красавицу из якутской былины. — До волос своих…

— Не болтай без толку. Пусть насмехаются! Вот скоро вы подрастете… Лишь бы несколько лет протянуть… Еще ведь неизвестно, — может, ваша судьба будет лучше нашей… Давай нарочно заходить ко всем. Вот этот дом самих стариков. При мне был только он один, остальные потом построили.

Зашли во второй дом и остановились в открытых дверях большой комнаты. Посредине, в широком кресле, полулежал сам великий старец Иван Сыгаев. Он спал, обхватив руками большой живот и опустив на грудь седую голову. Из-за кресла вылезла большая, похожая на волка собака. Лениво потягиваясь, она зевнула, высунув длинный красный язык, Федосья и Никита тихонько попятились и вышли за дверь.

— Сам князь… — уже на дворе шепнула Федосья.

— Это ведь он отобрал наш Дулгалах и передал его Федору Веселову!

— Он, он оказал нам такую милость.

— Жирнобрюхий черт! Я б ему брюхо его…

— Тише! Люди услышат… Зайдем-ка и сюда… — Федосья вдруг остановилась и, радостно улыбнувшись, довольно громко добавила: — Вот и милая Анчик!