Весенняя пора

Из боковой комнаты неслышно вышел человек в простых коровьих торбасах с туеском в руке. Это был Тарасов, председатель сегодняшнего собрания. Он прошел мимо Никиты, остановился около дверей чулана, поднял туесок и тоже запел. Его сильный и чистый голос раздвинул все остальные голоса и полился дальше и выше, увлекая их за собой. Казалось, вокруг огромной птицы вьется рой маленьких, проворных птичек-спутников.

Но вдруг совсем неожиданно он прервал пение и исчез в чулане. Хор будто споткнулся.

— Павел! Тарасов! Тарасов!

Все двинулись к чулану. Несколько человек навалились на дверь и попытались открыть ее. Дверь чуть-чуть подалась, но тут же тяжело захлопнулась. Шесть человек не сумели пересилить одного здоровяка. Потом за дверью послышалось невнятное бормотание, и Тарасов вышел из чулана уже без туеска. Все облепили его:

— Павел! Тарасов! Спой! Ну, хоть немного!..

Тарасов одернул гимнастерку, провел рукой по своим коротким волосам и твердо заявил:

— Нет, не буду, охрип, — и медленно направился в свою комнату.

«Хоть бы спел немножко!» — подумал с досадой Никита.

А ребята тем временем стали в круг и захлопали в ладоши. Степан Булочкин пустился в пляс, ловко изгибаясь всем своим тонким и длинным телом. Маленькая беленькая русская девушка легко и радостно летала вокруг него.

Студенты долго еще веселились, и Никита наблюдал за ними, боясь шевельнуться, чтобы не скрипнуть шатким топчаном. Порой он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться вместе со всеми.

Но вот ребята разбрелись по комнатам, и шум постепенно стал утихать. Девушки прошли по длинному коридору за столовую, в свое отделение.

Вскоре в комнатах наступила тишина, потушили лампы. Лишь изредка проходил кто-нибудь по освещенному коридору.

— Товарищ, почему ты здесь спишь? — проговорил кто-то над Никитой, когда он уже засыпал.

Никита очнулся. Перед ним с полотенцем через плечо стоял Ефрем Сидоров.

— Топчан здесь стоял. Если твой, то бери. Никита поднялся и стал собирать свои пожитки. Сидоров дружески похлопал Никиту по плечу:

— Погоди-ка. Можно посидеть у тебя?

— Садись…

Они уселись рядом, и Сидоров обнял Никиту.

— Ты почему здесь лежишь, а не в комнате?

— Всюду ведь люди…

Сидоров рассмеялся:

— Вот тебе на! А ты что же, в пустыне хочешь жить? Да, да, понимаю, конечно! Все комнаты переполнены? Погоди, я пойду потесню ребят и устрою тебя.

Но Никита остановил его, боясь, что потеснить ночью людей не удастся без неприятностей и шума.

— Нет, мне здесь хорошо. Может, завтра…

— Ну, тогда оттащим топчан подальше от двери, а то ведь холодно. А завтра найдем тебе место. Накройся получше, я тебе свой тулуп дам.

Они отодвинули топчан. Никита улегся, а Сидоров сел рядом, и они стали болтать легко и непринужденно, словно старые знакомые.

— На собрании ты говорил, как улусный старик. А надо говорить коротко и конкретно, — сказал Сидоров.

— А вы говорите слишком злобно.

— Кто мы?

— Да все вы. И ты. Особенно этот, Булкин, что ли, так визжит, будто в драку лезет.

— Как?

— Ну, визжит.

— Степа! — вдруг громко позвал Ефрем.

— Я! — отозвался из комнаты Булочкнн. — Я, Булочкин Степан.

— Иди-ка сюда. Вот этот товарищ говорит, что ты, во-первых, Булкин, и, во-вторых, злобно визжишь.

— Какой это товарищ? — Булочкин подошел и начал разглядывать Никиту. — Почему это я, Булочкин, должен вдруг превратиться в Булкина и к тому же визжать? — И Булочкин вдруг начал, как на собрании, быстро и энергично разрезать ладонью воздух и раздраженно повизгивать: — Без-зобразие! Исключительное безобразие! Новый человек лежит у дверей в коридоре, как таковой. Прямо как батрак у бая. Новый человек вообще должен занять лучшее место!

— Погоди, Степа, завтра устроим, — сказал Сидоров.

— Нет! Надо сегодня! Сейчас же! Вставай, как таковой!

— Погоди. Сегодня он сам не захотел. Пусть отдыхает. И чего тебе далось это «как таковой»?

— Э, черт! Опять забыл… Язык ведь у меня деревянный.

Сидоров принес овечий тулуп и ушел спать. Булочкин остался беседовать с новичком.

— В прошлом году я сюда из Дюпсинцев пешком пришел… Ну, и попал, значит, в интернат. Ох, и мука ходить зимой в техникум. Ведь почти все мы были босые…