Весенняя пора

В камельке дотлевали последние угли. Майыс по-прежнему сидела и помешивала лучиной золу. Внезапно она с треском переломила лучину, бросила ее в камелек и решительно ушла за занавеску, отдернув ее резким движением. Долго колебалась потревоженная занавеска и наконец неподвижно замерла.

Лучина, брошенная в камелек, вспыхнула на мгновение, — весь дом озарился светом, и тут же снова все погрузилось во мрак.

Наступила полная тишина. Темень стала еще гуще и плотнее.

Утром зять встал раньше всех и затопил камелек. Был он хмур и резок и держался так, будто накануне крупно проиграл. Попив молча чаю, старик поспешно уехал. И всем сразу стало легче, все заговорили громко:

— А ведь он куда лучше, чем нынешние молодые чистоплюи…

— А что, он еще может не одну девушку состарить…

— Да и наша-то не ахти какая драгоценность. К тому же, если со старым что случится, все богатство ей достанется! Сможет тогда выйти за любого…

Поздно вечером зять вернулся. Он привез несколько бутылок водки. Пили с радостью. Захмелев, старик повел разговор намеками, которые легко было понять.

— Эх, кабы была под рукой кружка с дырявым дном… — начал он. — Вот я бы налил в нее водку и поднес тестю. Так ведь поступали в старину. Что на это скажете? — уставился старик на Федора своими узкими колючими глазками.

— Что тут сказать! И ты ведь не мальчик.

— Что я не мальчик, это всем известно! А ты за падаль все имущество у меня вытянул, подлец!

— Что-о! Мне еще из-за тебя выслушивать всяческие оскорбления приходится! Горе мое! — опрокинув тарелку с мороженым мясом, вскочил Федор и кинулся было на Майыс…

Через три дня зять увозил жену домой. Когда садились в сани, Майыс остановилась у коновязи, глядя на притихшую юрту-копну, откуда никто не вышел. Потом кончиками пальцев смахнула с ресниц слезинки и резким движением бросилась в сани.

— Пока не проедете поле, назад не оглядывайся, — скороговоркой поучал ее Федор. — В старину говорили: «Если невеста, уезжая из дому, оглянется, значит, душа ее возвращается к родным и быть ей несчастной с мужем».

Но не успели доехать до озера, что посредине Дулгалаха, как Майыс уселась поперек саней и стала упорно глядеть назад. Федор забеспокоился.

— Вот чудище! Вот упрямица!.. — проворчал он и поспешил в дом.

— Ладно уж тебе! — сказала Ирина.

Она долго еще стояла на дворе, провожая глазами Майыс.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ТРОПА ИСПЫТАНИЙ

Сыромятный ремень не рвется.

ПАНСИОН

Дмитрий Эрдэлир вернулся из Талбы с новостью: русский фельдшер говорил с учителем Иваном Кирилловым, и учитель сказал: пусть Егордан привозит сына в школу. «На восемь мест в пансион уже взято одиннадцать человек, но, может, примут его сына двенадцатым», — пообещал учитель. Позабытый было разговор о том, отдавать Никитку в школу или нет, начался снова. Проговорили весь вечер. Наконец Егордан, поглаживая засыпающего Никитку по голове, ласково сказал:

— Завтра в школу поедем…

— Не поеду…

— Э, друг, так нельзя. Неужто хочешь всю жизнь батрачить у чужих людей, как мы вот?

— Не поеду…

— Мал он еще, с будущего года ему бы в школу, — вздохнула Федосья. — Дети его забьют там.

— Зря не болтай! Раньше выучится — раньше кормить нас начнет.

— Очень уж он мал…

Мальчик обиделся, что мать все еще считает его маленьким, и неожиданно согласился ехать.

Встав рано утром, Никитка подошел к спящему Алексею и, поцеловав его в лоб, пробормотал:

— Ну, детка, я уезжаю, а ты будь здоров и по мне не скучай.

Никитке не дали вконец расстроиться, на него быстро надели старую доху деда поверх драного пальтишка, а ноги сунули в огромные камусы Эрдэлира. Отец вынес Никитку на руках и посадил в сани, устланные сеном. Затем он закутал его в старое заячье одеяло и крепко обвязал веревкой, чтобы не дуло.

Никитку вышли провожать все, кроме спавшего Алексея. Из веселовской избы прибежала бабушка.

— Будь здоров, слушайся учителя, живи с ребятами дружно! — говорили родные, обнимая неподвижного Никитку, напоминавшего бочонок в своей огромной дохе и в одеяле.

В пути отец несколько раз останавливал вола и поправлял одеяло на Никитке.

Наконец семь верст остались позади, и они приехали в Талбинскую школу.

Из какой-то комнаты, где, казалось, все гудело, к ним навстречу вышел молодой белолицый человек с вьющимися рыжеватыми волосами. Он был подпоясан широким брезентовым ремнем с блестящей пряжкой.

— Иван, я вот привез своего парня, — сказал отец.

— Этот? — Молодой человек наклонился и внимательно посмотрел Никитке в лицо. — Послушай, друг, а не мал ли он?

— Да семь лет уже…

— Что ж, посмотрим, что выйдет. Опоздал ты, Егордан. Ну, дружок, пойдем поучимся.

Сказав это, молодой человек взял Никитку за руку. Мальчик не хотел идти и всячески упирался, но человек все же потащил его куда-то.

— Оте-ец!

— Я здесь посижу, — успокаивающе сказал Егордан.

И вот Никитка оказался в комнате, где было полно ребят.

В углу картинка висит — женщина с ребенком на руках. В центре правой стены — портрет человека с красной бородой. У него с плеч свисают концы плетеных веревок, а на груди блестят рядами серебряные монеты.