Весенняя пора

Старик Егорша любит сидеть по вечерам у камелька. Сняв рубаху, он греет свою голую спину. Если старик в хорошем настроении, он очень интересно рассказывает о своих приключениях в молодости. Но если он не в духе, то ругается, почесывая шею, обзывает всех собаками и, свирепо ворочая единственным глазом, кричит на присмиревших детей:

— Потише, вы!

В такие вечера юрта погружается в печаль и уныние. Даже огонь, кажется, скупее горит в камельке, и женщины, сидя в левой половине юрты, шепчутся:

— Опять пришла беда!

Не дрожит перед грозным стариком только один человек — это вечная батрачка бабка Варвара. Все боятся, как бы они не столкнулись.

— Если уж схватятся, — говорит обычно Марина, — их и не растащишь.

К счастью, бабка редко выходит из хотона, а старик весь день возится на дворе.

В доме Григория гостей бывает мало, нет здесь никаких развлечений, хозяин никуда не уезжает, ест и одевается не лучше своих батраков, да и работает не меньше их. Вот уж истинный раб собственного богатства! Его жена Харитина, круглолицая, со щербатым ртом пожилая женщина, одна из лучших жниц в наслеге. Широко размахивая руками и быстро тараторя, она все делает споро и ловко. Когда Харитина сердится, она тараторит особенно громко и быстро-быстро моргает густыми длинными ресницами. Если уж она разойдется, то уймется не скоро.

— Наряжалась ли я когда-нибудь, как все женщины? Сидела ли я когда-нибудь, положив ногу на ногу, подняв голову, как полагается настоящей хозяйке?! Было ли у меня когда-нибудь время пошутить и посмеяться, сходить в церковь или в гости?! Ведь нет! Всю жизнь завалена я работой. А ты еще говоришь «хороша»… Не благодаря ли мне ты, тупой и глупый человечишка, еще имеешь скотину да живешь хозяином в этой юртенке?

Григорий сидит спиной к камельку, и огонь освещает узкую полоску его тела между короткой полотняной рубахой и старыми, рваными штанами. Он сидит, опустив голову, медленно сводя и разводя концы пальцев, он привык к трескотне своей жены и поэтому не обращает на нее внимания, думая, очевидно, о чем-то своем. Однако, совершенно не сердясь на нее, он изредка поднимает голову и равнодушно бормочет:

— Да, ты, право, хороша! — и, снова опустив голову, погружается в свои думы.

Эти тихие слова разжигают Харитину, словно масло, подлитое в огонь. Пламенем пылает она, бурей гудит, извергая поток гневных слов.

А когда она наконец утомляется или, отвлекшись чем-нибудь, начинает утихать, опять, поднимая новую волну негодования, слышится мирное:

— Да, ты, право, хороша!..

Но все это вдруг прерывается, словно захлопывается тяжелая крышка: то ли неожиданно пришел гость, то ли начали бодаться коровы в хотоне, то ли произошло еще какое-нибудь событие. Как только Харитина прерывает свое страстное ораторство, все входит в прежнюю колею: никаких обид, никакой вражды, и виновных нет, и ничья правда не торжествует.

— Как думаешь, дружок, немного дроби, что ли, купить? Весна ведь наступает, — обращается Григорий к жене.

Харитина, как бы задумываясь, прикрывает левый глаз и говорит:

— Не знаю, друг… Одежда и обувь сильно рвутся на охоте.

— Ну, одежда! Такую, как на мне, и жалеть нечего! — Григорий осматривается и продолжает: — Может, настреляем уток и гусей…

— Как же! Конечно, гусей! Ты и лебедей настреляешь!

— А что же! Может, и лебедей! Жаль, что прошлогодние два лебедя…

— Ну и хорошо! — прерывает жена. — Говорят, иногда это духи неба облетывают весеннюю зиму…

— Да говорят, — бормочет Григорий, вдруг смутившись. — Может, и так. Тогда, конечно, хорошо, что улетели они… — и спешит переменить разговор.

Однажды за чаем, оспаривая уверенность жены в том, что «все дает бог», Григорий сказал:

— Вдруг я подарю вот Никите жеребеночка-кобылочку? Может, я и на самом деле отдам ему жеребеночка. Тогда, глядишь, через десять лет он богачом станет, десятка три лошадей к тому времени выходит. Очень легко стать богатым! И бог тут ни при чем!

С тех пор Никита и во сне видит этого жеребенка и наяву не забывает, только и думает о нем. Жеребенок подрастет, станет лошадью и принесет ему еще кобылку. Никита подарит ее Алексею. И вот уже все жеребята подрастают, становятся кобылицами и все приносят жеребят. Вскоре лошади Лягляриных целым табуном будут стоять у дымокуров, чтобы мошкара не липла, мотая головами и жмуря глаза от дыма. У Никиты и Алексея будут лучшие лошади, лучшие дома, они окончат городскую школу и станут учителями — защитниками бедняков.

Федосья чистит хотон. К вечеру она сгребает большую кучу навоза, потом лопатой выбрасывает его в узкое маленькое окошко. Сама хозяйка, стоя на улице, складывает балбахи. Хозяйка и батрачка постоянно ругаются. Забыв про работу, одна заглядывает в окошко, другая высовывается из него. Ругаются они весь вечер.

Изредка Григорий замечает:

— Егордан, видно, эти бабы никогда не перестанут. Что делать?

Егордан боится хозяина, потому не знает, что и ответить.

— Кто их знает… — нерешительно бормочет он и начинает шепотом уговаривать Федосью.

Но Федосья не унимается, — стоит только заговорить хозяйке, и она не желает оставаться в долгу.