Весенний марафон

– Да не волнуйся, Катя, – вмешался Олег. – Там хороший детский лагерь, специально для детей сотрудников фирмы. Они со всей Канады там приедут, потому что папы месяцами на платформе и детей не видят, то есть все, как у нас. Ну, я же тебе объяснял. Там и воспитатели, и вожатые, и все, как надо. Даже двое ребят из Москвы будут, они из Москвы с нами полетят, я Дашку познакомлю. А на экскурсии вместе поедем, да, доча?

Дашка молча кивала, вцепившись в отцовскую руку, как будто боялась, что мать передумает и потащит ее домой. Катерина махнула рукой, нагнулась и принялась целовать теплые любимые щеки, пахнущие ромашкой волосы и все, что попадалось. Дочь немного потерпела, потом вырвалась и потащила отца к «зоне досмотра и посадки», куда уже давно велела пройти дикторша. Оттуда-то мама уже не вытащит, а значит – начнется путешествие, в реальность которого она сама еще не до конца верила. Катерина выпрямилась и встретилась взглядом с Олегом. Он улыбался мягко, но, как ей показалось, отчужденно. Поэтому она не решилась поцеловать его даже в щеку, зачем-то пожала плечами и неловко пробормотала:

– Ну пока…

– Ну пока! – будто передразнивая, откликнулся бывший муж. – Мы будем звонить и писать эсэмэски мелким почерком!

Он подхватил с пола свою и Дашкину сумки, и они исчезли за стеклянными дверями. Катерина смотрела им вслед, едва сдерживая вдруг подступившие слезы (что-то у нее в последнее время глаза все время на мокром месте).

Какое счастье, что они вернутся, – вдруг четко поняла Катерина. Что не война. Она просто слишком ярко представила тогда, слушая бабу Катю, как девятнадцатилетняя Катерина, так и не ставшая Бабашкиной, смотрела вслед грузовику, который увозил ее мужа – навсегда. А они расстаются ненадолго. Ее любимые родные люди просто едут отдыхать и работать, и она зря смотрит им в спину таким тоскливым взором. Все нормально, все хорошо. Все поправимо. Они вернутся, еще будет остаток лета (она же обещала приехать с Дашкой к бабе Кате, и приедет), и теплая осень с разноцветными листьями, принесенными с улицы и положенными между книжными страницами, и зима с прогулками по заснеженному лесу и обжигающим чаем из термоса. «Вернется Дашка, а потом Олег, и я с ним поговорю, – с облегчением решила Катерина. – Скажу, что не в Канаде дело, и вовсе я не поэтому, а просто… Он сделал то, чего я как раз от него и добивалась все эти годы, и теперь совершенно незачем… И вообще…»Дальше она с ходу не сформулировала и решила – в общем, потом придумаю, что скажу. Ведь она всегда говорила ему то, что думала, и не особенно беспокоилась, как при этом выглядит. Собственно говоря, ничего и не изменилось. Главное, что он вернется. Что ей есть, кого ждать.

Вспотевший и взъерошенный, но ужасно гордый возложенной на него миссией, Василий носился по квартире, выполняя указания режиссера. Он уже переставил стол в кухне, а теперь, пыхтя от усердия, пристраивал на висевший в спальне коврик с оленями гитару и оставшийся еще с советских времен вымпел за победу в соцсоревновании. Василий думал, что снимать будут в гостиной, и накануне до полуночи драил полы, вытирал пыль и полировал стекла в серванте. Но режиссер – ничего, нормальный оказался мужик, без понтов, даром что из кино, Василию понравился – отчего-то пришел в восторг от коврика с оленями и особенно – от сложенных горкой и накрытых кружевным покрывальцем подушек (у мамы еще так было заведено, и Василию нравилось – аккуратно и красиво). Поскольку переместить коврик в гостиную не представлялось возможным, Василию было велено обустроить съемочную площадку в спальне, чем он и занимался. А гитара и вымпел, по словам режиссера, должны были сразу представить зрителям Василия как персонажа положительного, трудолюбивого и музыкально образованного. Василию такая трактовка пришлась по душе.

Пока он сбивался с ног, Катерина без дела слонялась по квартире, заранее привычно нервничая от того, что ей тоже предстоит сниматься, хотя бы и за кадром, рассматривала пейзаж за окном и безделушки в серванте. За ней, бросив Василия, как привязанный таскался пес, изрядно подросший со времени их первого знакомства. Пес ничего не понимал, и режиссер ему не нравился, не говоря уже о дядьке со здоровенной странной штукой на трех ногах и еще одном дядьке с длинной палкой, к которой был привязан – Катя сказала – микрофон. Они чувствовали себя как дома, громко разговаривали, курили на кухне и запутывали комнаты какими-то проводами. Вот не было печали, тоскливо думал пес, на которого носившийся по квартире хозяин не только не обращал внимания, но даже поддал ногой под зад, когда Умка недостаточно быстро убрался с дороги. Было не больно, но обидно. А Катя хотя бы изредка трепала его за ухом – невнимательно, без интереса, но все же…

– Та-ак, а это что такое? – вдруг спросила Катерина, и пес насторожился – что-то в ее голосе ему не понравилось.