Вещь

– По-разному. Это сильно зависело от самой вещи. Иногда и дня не проходило, чтобы мне не потребовалась дозаправка, иногда предметы питали меня месяцами. Где только мы с Маратом не находили (как он скромно называл этот процесс) любимые вещи. Я даже не помню все эти многочисленные презентации и банкеты, на которых мы бывали и откуда выносили то фарфоровую статуэтку или чашку, то серебряную указку, а один раз даже хрустальную ручку слива воды в унитазе. Марата особенно привлекали разные предметы искусства, всякий хендмейд, которые он потом долго носил на груди или в кармане. Он был уверен, что предметы кропотливого труда человеческих рук несут в себе особую целебную и питательную силу. Меня же Марат дразнил сорокой, которая тащит в гнездо все что ни попадя. Его жутко злила моя неразборчивость в связях. Иногда мне казалось, что этой всеядностью я нарушаю его планы.

– Значит, Марат, по сути, предупредил тебя о том, что обратного пути не будет? Почему же ты не отказалась от дальнейших отношений с вещами?

– Это был самый простой способ завоевать мир, стать богатой и знаменитой без особого труда. Я поглощала предметы, и это давало мне мощный энергетический заряд. Ты много знаешь людей, которые отказались бы от этого? Мефистофель рано или поздно приходит к каждому из нас с ТЕМ САМЫМ предложением. Человек ведь тщеславная скотина и горит на адовом огне уже не одну сотню лет. Мой любовник сулил мне все блага мира. Для того чтобы их достигнуть, нужно было лишь иногда, очень редко, можно сказать, даже шутки ради, красть какие-то предметы. Смешно было отказываться от такой перспективы. Да я и не видела на тот момент разницу между охотой и обычным поглощением. Я всего лишь с любопытством двигалась навстречу всему новому. Мне было интересно и волнительно.

– А твой первый муж? Вещи помогли забыть его?

(Женщина закуривает.)

– Честно? Я не забывала его ни на минуту. Корецкий всегда был первым и единственным. Это только говорят, что клин клином выбивают. Ерунда! Несмотря на мое увлечение Маратом, тень Корецкого не переставала преследовать меня. Мы жили в миллионном городе, но при этом наши пути постоянно пересекались. Общие дела, как реки, втекали в одни и те же компании, вытекая затем в большую сточную канаву бизнеса. Это мешало мне забывать его. Моя любовь жила не как у обычных людей – в сердце. Она пробиралась через вены и артерии прямо в солнечное сплетение, которое болело каждый раз, как только я слышала о Корецком. Я до сих пор не знаю, почему оно называется солнечным. Но как бы там ни было, солнце для меня в этом сплетении погасло навсегда, а врач поставил диагноз: язва на нервной почве. На две страницы он расписал мне порядок, согласно которому, по часам, нужно было пить успокоительные средства и соблюдать диету. Я была уверена, что он ошибся в диагнозе, так как язва – это болезнь студентов и алкоголиков. Я не понимала, при чем тут я. Доктор меня переубедил.

«Милая девушка, язва отнюдь не всегда связана с неправильным питанием, – заявил он мне тоном, не терпящим возражений. – А если вам все-таки легче связать язву с едой, то представьте себе, что это болезнь людей, которые жадно, в одиночестве проглотили пуд соли. То есть вместо того, чтобы выплеснуть свои негативные эмоции, они не нашли ничего лучшего, чем положить их, как таблетку, на кончик языка и запить небольшим количеством кипяченой воды. И вот теперь ваше горе живет у вас в животе. Как баночный гриб, оно растет и пухнет, питаясь вашими слезами». – «Что еще за гриб? У меня какая-то особая язва?» – «Нет, успокойтесь. Ваша язва самая обыкновенная. Просто я пытаюсь вам наглядно все объяснить. Неужели ваша мама никогда не делала напиток из гриба? В советское время все дети его очень любили».

В памяти мелькнула моя бабушка с трехлитровой банкой. В ней плавала какая-то слизкая дрянь. Горлышко банки обычно закрывали марлей, и мы, дети, были уверены, что это делается для того, чтобы Дрянь, не дай бог, не выскочила на волю. Мне было тогда лет пять, но я хорошо помню, как мы с двоюродным братом словно завороженные смотрели на слизь в банке, растущую день ото дня. Дрянь питалась исключительно сахаром и жирела прямо на глазах – один слой наползал на другой до тех пор, пока ей не становилось в банке тесно. И этот момент пугал меня больше всего. Я боялась, что однажды я зайду на кухню, а Дрянь к тому времени станет такой огромной, что вырвется на свободу и расползется по всему дому. Пить этот напиток после таких фантазий я не могла, в то время как брат его просто обожал и мог поглощать литрами.