Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М. Часть вторая.

В следственном изоляторе находятся только подозреваемые, поэтому вопросов, типа «за что присел», не задавали. Пытались только отметелить, не по злобе, а так, знакомства ради.

Такое и в школе бывает. Перейдёшь в другую школу, а там выясняют, кто ты такой. Разобьём, бывало друг другу лица, потом становимся друзьями.

Так и здесь. Соседом по нарам у меня был Колька, к нему тоже прискреблись, ночью чуть не затоптали. Пришлось вмешаться.

Так как камера была детской, был у нас и умывальник, и туалет. Только окошка не было, одна вентиляционная решётка, сквозь которую не пролезет и кошка.

Туалет, конечно, мыли сами. Разумеется, никому этим заниматься не хотелось, поэтому, когда выстроилась иерархическая лестница, мыть толчок отправляли самых слабых, или провинившихся.

Ребята сидели здесь уже долго, некоторые по году. Кому-то это нравилось, потому что после суда отправят в колонию, а там учёба круглый год, без каникул, заставляют работать, даже обучают какому-то ремеслу, ну, это куда попадёшь, я имею ввиду, колонию, а здесь тепло, кормят, даже на прогулку выводят.

Мы с Коляном, после того случая, когда я за него вступился, скорешились, меня проверили на вшивость, зауважали, пришлось, заодно, уважать и Кольку, пока я рядом. Как ни странно, дальнейшая наша жизнь оказалась связанной. Куда меня судьба забросит, туда и Кольку.

Суд надо мной был закрытым. Судья, государственный обвинитель, и адвокат.

Мне слова не дали, ввиду моего малого возраста.

С новыми родственниками свидания не дали, потому что они мне не родственники.

С настоящей, биологической, матерью, попрощаться пообещали.

Из камеры, к которой я уже привык, как к родному дому, перед судом меня вызвали на допрос.

Присутствовал адвокат.

В первый день меня ознакомили с делом, следователь привёл неопровержимые доказательства моей вины в умышленном убийстве двух милиционеров, причём я их опознал, сказав, что, когда уходил, они были ещё живыми. Следователь покивал в ответ головой, якобы соглашаясь со мной.

Потом показал трупы тех пацанов, которых я побил. Они были заколоты самодельной финкой, как мне сказали.

Якобы, раны, которые я оставил в теле беглого зэка, и оставленные в телах пацанов, идентичны, то есть, оставлены одним и тем же ножом.

В принципе, я поверил. Такие финки на зоне делали десятками, причём по одному образцу.

Интересно, откуда у них столько информации?

Труп педофила они тоже повесили на меня. Вот это уже интересно. Откуда у них такая информация? Не было там свидетелей!

Как раз отсутствие свидетелей сыграло надо мной такую злую шутку.

- Он пытался меня изнасиловать! – не стал отпираться я.

- Свидетели были? – поинтересовался следователь. – Надо, чтобы было не менее двух незаинтересованных и независимых свидетелей!

Меня это несколько удивило, я беспомощно оглянулся на адвоката, тот развёл руками.

Савелия тоже мне припомнили, потому что здесь уж улики были при мне: кошачьи когти нашли в моём рюкзаке. Виктора тоже задержали, он дал показания, и разрешил осмотреть мои вещи, полагая, что там нет ничего криминального. Дома у них тоже был обыск. Всё нашли, включая набор отмычек и деньги. Хоть бы подарки у ребят не отобрали, как вещественное доказательство.

Больше я никого из своей новой семьи не видел, возможно, под тяжестью улик, они признали меня вором и жестоким убийцей. К ним я уже не вернусь, даже если случится чудо, и мне дадут условный срок.

Я отчаянно скучал по Котятам, но не мог писать письма, пока велось следствие, а потом…

С адвокатом я имел конфиденциальный разговор.

- Тебе лучше признаться во всём, - мрачно сказал он, разминая папиросу. Я молчал, переваривая полученную от него информацию. Следствие знало практически всё.

Конечно, я читал детективы, но мне казалось, что столько знать о себе мог только я сам. Мистика какая-то!

Как будто я сам написал признательные показания. Отрицать эти деяния, или признавать их, в суде, я не мог, ввиду малого возраста, поэтому мне выделили адвоката, выступающего от моего имени.

Теперь адвокат убеждал меня в том, что добровольное признание будет расценено, как явка с повинной. Срок мне дадут максимальный, в этом случае, зато оставят в живых. Может быть.

Я всё подписал. Дали пятнадцать лет.

Адвокат сказал, что, если бы дали двадцать пять, он бы не возражал, потому что, пока не отбуду весь срок, буду жить. Такие здесь правила.

Отправили отдыхать в детскую исправительную колонию в один из посёлков, где я жил и работал в прошлой жизни. Забавно было вспоминать, как я тогда смотрел на колонию с той стороны забора, думая, что, тюрьмы-то я избегу.

Жизнь в детской колонии была строгой, но вполне терпимой. Одеты мы были в одинаковую чёрную робу, новую и добротную, с фамилией и номером отряда на груди.

Здесь, как и у взрослых, была своя иерархическая лестница.

Со мной провели дружественную беседу, узнали, кто я и откуда, предложили место в коллективе, смотреть за порядком.

Я согласился. Побег я не планировал, некуда бежать! И зачем? Выбор был невелик: к папе с братом, в банду.