Весной в последний раз споет жаворонок

Он казался очень невозмутимым, почти безразличным ко всему. Нервы, подумал Колдуэлл, наблюдавший за ним. Похоже, что парень нервничает.

— А другой голос? — спросил Ритт, державший в руке отпечатанный лист бумаги.

— Вы же знаете! — сказал Марвин. — Американцы тоже знают это. Чего же вы еще хотите от меня?

— Мы хотим, чтобы вы назвали имя человека, с которым вы говорили по телефону.

Марвин пожал плечами.

— Доктор Эрих Хорнунг. Физик Центра ядерных исследований в Карслруэ. Старый друг с тех времен, когда я работал в органах надзора в министерстве экологии. В годы, когда я был идеалистом. Идеалистически настроенным по отношению к атомной энергии. Довольны?

— Ну, ну, ну, — сказал Дорнхельм. — Никаких причин дерзить.

— Кто дерзит?

— Господин Марвин, этот разговор состоялся двадцать седьмого августа в шестнадцать часов тридцать пять минут среднеевропейского времени. Со сто тридцать пятого почтового отделения в Рио-де-Жанейро, — сказал Ритт. — Это так?

— Я не смотрел на часы.

Вот бестия! — подумал за зеркалом Колдуэлл. Неслыханная бестия этот малый. Ах, что этот малый — все правительство. Подумаешь, обижено. Они не говорят ни одного слова правды. Большое немецкое честное слово!

Ритт посмотрел на листок в своей руке.

— Физик доктор Эрих Хорнунг говорил с сорок третьего почтового отделения в Карлсруэ. Вы часто звонили ему туда?

— Часто! — ответил Марвин. — Несколько раз. Да, именно так. Потому что я, идиот, не подумал, что нас могли прослушивать, если Эрих часто ходил в это почтовое отделение.

— Именно так, — сказал Дорнхельм. — Поскольку американцам было известно, что Хорнунг в Карлсруэ всегда ходил в сорок третье отделение, там прослушивались все разговоры, включая и заокеанские. Компьютер записывал на пленку не все, а только лишь те разговоры, что были зашифрованы под ключевым словом «атом», именами вас обоих и Центром ядерных исследований.

— Да, — с горечью в голосе сказал Марвин, — у американцев по всей ФРГ достаточно подслушивающих устройств, — он зло рассмеялся. — В свое время в министерстве экологии я свято верил в силу атома. Тогда я понятия ни о чем не имел. Если бы тогда мне кто-нибудь рассказал, что происходит в Карлсруэ или где-нибудь еще, я бы влепил ему пощечину. И лишь в Америке, в атомной резервации Ханворда, у меня открылись глаза — я понял все. Дальше — больше. Намного больше, — он наморщил лоб. — Надеюсь, что все, что я сейчас говорю, записывается на пленку, да?

— После чего вы можете принять яд, — сказал Дорнхельм. — Почему?

— Потому что мне сейчас нужно кое-что выяснить: Боллинг, Хорнунг и я уже давно убеждены в том, что может быть создана немецкая бомба. Но у нас было всего лишь убеждение, но никаких окончательных доказательств. Пока никаких.

Это все еще уловка? — думал за зеркалом во вновь подавленном состоянии Колдуэлл. Или я чего-то не понимаю? Я буду, конечно, передавать все. Но я так мало знаю об этом Марвине. Они говорят лишь самое необходимое и отсылают прочь. После этого опять ничего не слышно. Все проходит через каналы, по команде, в служебном порядке. Я хочу делать только правильное, Господи, никому не хочу вредить. Проклятье, думал он, всегда с Германией одно только зло.

— Я думаю, что необходимо в моем рассказе коснуться истории, — сказал Марвин. — Так мне будет удобнее подойти к информации о Карлсруэ, Хорнунге и двести сорок первом трансуране.

— Смелее же! — сказал Дорнхельм.

Марвин встал, подошел к зеркалу и заговорил с ним.

— Итак немного истории, — сказал он. — Уже при Киссинджере правительство Германии сделало все возможное, чтобы ослабить договор о запрещении атомного оружия. Когда в конце 1969 года он наконец-то был подписан, немецкие политики его более чем ослабили. Франц Йозеф Штраус представил договор в самом черном свете, как беду, поскольку он ставил в невыгодное положение правительство Германии. Быть может, вы знаете, что сказал ему его друг Генри Киссинджер? Нет? «You are nuclear obsessed». Вы помешаны на атомной проблеме, — сказал Киссинджер. Сам Штраус рассказывал. Как же выглядел подписанный договор? — неожиданно прямо в зеркало прокричал Марвин.

— Успокойтесь! — сказал Ритт. — Вы должны успокоиться!

— Успокоиться? Я должен волноваться до тех пор, пока мне кто-нибудь не возразит.

Три человека перед зеркалом и один за зеркалом смотрели на него, не говоря ни слова.

Марвин пошел в атаку на Дорнхельма:

— Что? Почему вы так на меня уставились?

— Я размышляю.

— О чем?

— Опасаться ли мне, — медленно сказал Дорнхельм, — что вы сейчас снова начнете буйствовать, господин Марвин. Вы действительно и достоверно найдете доказательство того, что существует атомная немецкая бомба?

— Вы…

— Минуту! Я еще не закончил. Вы говорите, что уже давно убеждены в возможности создания бомбы, однако вы не имеете окончательных доказательств.

— Пока не имею, господин Дорнхельм. Пока нет!

— Пока нет. Это правда или вы добиваетесь этим повторенным заявлением, чтобы мы поверили, что у вас нет никаких — пока никаких — доказательств чего-нибудь другого?

— Чего именно?