Ветер на пороге

– Спорос ведь сам нам сказал, что он всего лишь дитя. Хотя, сказав, что он родился вчера, он немного поиграл хронологией. Фарандола, успевшая подрасти, уже миновала ранние стадии развития, укоренилась и готовится стать взрослым фарром. Споросу скоро придет время расстаться с детством и Углубиться. И если он этого не сделает, значит эхтры одержат очередную победу.

– Но почему же он не сможет Углубиться?

– Кальвину сложно вникать с ним. Спорос все время закрывается и отгораживается. Мы должны помочь ему Углубиться, Мег. Это и есть наше второе испытание, я уверен.

Заставить Углубиться Спороса, который этого не хочет, – это испытание выглядело еще более непосильным, чем дать Имя одному из трех мистеров Дженкинсов.

– И как же нам это сделать?

Херувим ответил вопросом на вопрос:

– Ты спокойна?

Спокойна?! И тут Мег снова перенеслась в странное место по ту сторону чувств. Часть ее знала, что она находится в Чарльзе Уоллесе – буквально внутри своего брата, – что она такая маленькая, что ее не разглядишь даже в самый мощный электронный микроскоп и не услышишь даже в микросонароскоп; знала она и то, что от происходящего зависит жизнь Чарльза Уоллеса. Она отчасти начинала понимать, что имел в виду Прогиноскес, когда говорил, как опасно чувствовать. Она заставила себя оставаться совершенно холодной и невозмутимой, а потом обратилась к херувиму, спокойно вникая.

– Стань фарром, – говорил он. – Перевоплотись. Быть может, обитатели Иады кажутся тебе более ограниченными, чем люди, оттого что, укоренившись, они уже не могут покинуть свое Место Углубления? Но ведь и человеку тоже надо иметь свое Место Углубления. А у многих его нет и не было. Думай о своих Местах Углубления, Мег. Откройся вниканию. Откройся!

Она вернулась в странный мир: глубже света, глубже звука, проницаемый лишь для ритма приливов, создаваемых тяготением Луны, тяготением Солнца, для ритма самой Земли. Она сделалась единым целым с вникающими, Углубленными созданиями, движущимися согласно замысловатому узору песни, в прекрасном радостном ритме.

И тут, откуда ни возьмись, нахлынул холод – жуткий, пронизывающий, леденяший кровь. Щупальца созданий втянулись, отдернулись от нее, замкнулись в себе, и все – и Мег, и Прогиноскес, и каждое из созданий – оказались в изоляции. Песня сбилась с ритма, лишилась мелодии, отвергла ее…

Что-то пошло не так, что-то ужасное случилось…

Она почувствовала, как Прогиноскес ринулся на нее, ворвался в нее.

– Мег! Довольно пока что. Нам надо объединиться с остальными – с Кальвином, с мистером Дженкинсом, со Споросом, – пока не…

– Пока что?

– Пока не началось второе испытание. Нам надо держаться вместе. Быть открытыми. Вникни с Кальвином!

– А где он?

– Не важно, где он, Мег. Тебе надо осознать, что внутри митохондрии местоположение не имеет никакого значения. Важно не где, а зачем. И как. И кто.

– Кальвин!

Она почувствовала, как ее тело напряглось все до последнего мускула – и как мускулы протестующе заныли.

– Ты слишком напрягаешься, – сказал херувим. – Расслабься, Мегги. Со мной же тебе не требуется таких усилий, чтобы вникать? Вы с Кальвином нередко вникаете, сами того не замечая. И когда Чарльз Уоллес знает, что тебя что-то расстроило в школе, знает еще до того, как ты вернулась домой, это тоже вникание. Просто будь собой. Откройся. Будь. Вникай.

И она вникла сквозь тьму морских глубин.

– Кальвин!

– Мег!

– Где вы?

– Не важно где! – резко сверкнул Прогиноскес.

– Как вы?

– Все в порядке. Только немного растерялись, тут все такое… И Спорос…

– А где… нет, как там Спорос?

– Мег, он не хочет ни вникать, ни быть со мной. Он не хочет делиться своим миром. Говорит, что люди этого недостойны. Может быть, так оно и есть, но…

Мег ощутила, как бурлит вокруг вникание – словно бы слова и образы вникания были каплями воды, из которых состоит океан, каплями, которые нельзя отделить одну от другой так, как отделены друг от друга люди. В потоке глубинных течений мимо проносились и вспыхивали образы: множество крохотных созданий, таких как Спорос, носящихся туда-сюда, беззаботных, веселых, под защитой огромных водоросле-папоротнико-деревьев, Углубленных, вокруг которых они порхали и мелькали.

– Ты переводишь мистеру Дженкинсу?

– Я стараюсь, Прого, но я не уверена, что чувствую его как следует: я знаю, что я с тобой и с Кальвином, а вот мистер Дженкинс…

– Будь с ним, Мег. Он без тебя не может. Ему страшно.

– Если Мевурах хотел, чтобы он отправился с нами, на то должна быть причина. Но мне кажется, что он просто жуткая обуза.

Ей показалось, что до нее донеслось слабое, отдаленное: «Да, я понимаю…»

Она изо всех сил потянулась в сторону этого слабого эха:

– Мистер Дженкинс!..

– Это правда, – сказал Прогиноскес. – Не забывай, у него не такое уж богатое воображение. Точнее, оно слишком надолго застыло и не успело еще оттаять. Тебе придется вникать ему всей собой; придется крепко держать его за руку, чтобы он мог чувствовать тебя и отвечать на твое вникание. Чувствуешь ли ты его руку?

– Ну… кажется, да.

– А он тебя чувствует?