Ветер с океана

Алексей ушел в трест. Отец убрал со стола, вымыл на кухне посуду и выбрался наружу.

3

Прокофий Семенович обошел дом, вышел на улицу, снова вернулся в сад. Дом был кирпичный, потемневший, давно не ремонтированный. Под полом имелись подвалы, сухие, светлые и столь обширные, что их хватило бы на иной магазин, а над двумя этажами нависала красная черепичная кровля, такой высоты и так выступавшая над стенами, что дом исчезал под ней. Угрюмый и насупленный, дом словно бы надвигал крышу, как исполинский шлем, на подслеповатые глаза окон. Дом и привлекал и отталкивал, в нем были удобства и что-то чуждое спокойной жизни. Не нашего бога черт, решил Прокофий Семенович.

А сад ему понравился — небольшой, сотки на три, густо засаженный ягодными кустами и плодовыми деревьями. Прокофий Семенович увидел и малину, и крыжовник, и смородину — черную и красную, — и клубнику, а меж ними — кривобокие яблоньки, две груши, две сливы, с десяток вишен и даже алычу, редкое деревце, не по географической широте. И над всем этим фруктовым изобилием два пирамидальных тополя взметались вверх, а в углу сада покачивалась на несильном ветру березка, до того стройная и изящная, что Прокофий Семенович, растрогавшись, сперва нежно похлопал ее по коре, а потом обнял — больше всех деревьев он любил березу. Неподалеку от неё стояла скособочившаяся скамейка. Он осторожно присел, скамейка скрипнула и зашаталась. Впереди, полукругом на единственной в заросшем саду полянке, куда свободно проникал солнечный луч, теснились розовые кусты, на иных уже появились бутоны. Воздух в саду был пряный, чуть терпковатый, с ароматом молодых трав и влажной коры. Ветер с запада усилился, сад зашумел, кусты зашевелились, яблоньки и вишенки переплетались ветвями, алыча шарила длинной ветвью по стене дома и скрипела, въедливый скрип как бы перерезал все иные звуки. В воздухе возникли новые запахи, не от растений, Прокофий Семенович ощутил холодноватую сырость, воздух из мягкого вдруг превратился в жесткий.

— С приездом, Прокофий Семенович! — проговорил приветливый голос. Между яблонями показался пожилой человек, недавно выглядывавший из нижней квартиры. — Сосед буду, Куржак мне фамилия. Петр Кузьмич Куржак, будем знакомы.

Прокофий Семенович передвинулся на край скамейки, Куржак присел рядом. Он был невысок, узкоплеч, узкогруд, весь какой-то заросший, какими бывают лишь старые пни: огненно-рыжая щетина покрывала и голову и лицо — здесь она подбиралась к глазам, лишь острый нос вылезал из волосяных зарослей, — и оголенные по локоть руки, и грудь, видневшуюся в распахе темной косоворотки. «Бородатые руки», — с насмешливым удивлением определил Прокофий Семенович соседа. А среди этого волосяного богатства светили такие яркие и такие добрые голубые глаза, и с губ не сходила такая дружелюбная улыбка, что Прокофий Семенович сразу почувствовал к соседу расположение.

— Слыхали, слыхали про вас. — Куржак говорил с белорусским акцентом, беля звук на «а», как называют такой выговор певцы. И голос его, глуховатый, неторопливый, тоже был располагающим. — И Мария, и Юрка, и сам Алексей Прокофьевич — все одно: вот скоро наши приедут, вот скоро наши… И приехали. И как же, нравится у нас?

Прокофий Семенович заговорил о разрушениях, нигде он еще не видал столь страшного нагромождения развалин — ужасна, ужасна была здесь война! А вот зеленые улицы их района и эти низенькие домики в садах нравятся, здесь легко дышится. И единственное, что поражает, он скажет сильнее — возмущает, так это пренебрежение жителей, к своему жилью. Этот дом, к примеру, он же давно нуждается в ремонте.

— Сколько ругались в домоуправлении, им трын-трава, — равнодушно сказал Куржак. — Живете — и живите, вот их сказ. Силы брошены на восстановление, не до ремонтов.

— Сами жильцы, значит, должны поработать, не ожидая милостей от дяди из домоуправления! А сад? Это же черт знает что, каждый клочок земли, каждая ветка молит о помощи. Здесь нужно немедленно браться за лопату, за кирку, за садовые ножницы.

Куржак кивал кудлатой головой — точно, живем в захламленности, надо, надо приукрасить жилье. Но Прокофий Семенович угадывал в его вежливых кивках, что соседа не интересовали ремонт и расчистка.

— Ветер с Атлантики, — сказал Куржак. Он всматривался в реденькие белые тучки, побежавшие по белесому небу, вслушивался в шум деревьев. Прокофий Семенович с досадой установил, что к звукам, наполнившим сад, сосед прислушивается внимательней, чем к его словам.

— С Балтики, — поправил Муханов. — До Атлантического океана тридевять земель и морей.

— С Атлантики ветерок, Прокофий Семенович. Муханову захотелось подразнить соседа.

— По запаху узнаете? Или на язык? А может, на слух?

— И по запаху. На вкус — посолоней будет. И что на слух, так еще верней, голос у дальнего ветра свой. Кабы и не передали по радио, что ждать циклона, узнал бы сам.

— Кто вы по профессии?