Ветер с океана

— Рыбаки мы. И я, и сынок, Кузей зовут, Кузьма Петрович, в деда имя. Я на заливе бригадирствую в колхозе, а Кузя в океан ходит, даль — голова кружится! Матрена Гавриловна, жена моя, иначе не высказывается: мужики мои — мастера-мореходы. Ну, хватает лишку, где нам в мастера!

— И до Светломорска рыбаком были?

Нет, до Светломорска Куржак о море и не мечтал. Родился в Мозырьских лесах, глушь, болота, сосед от соседа — выстрела не услыхать. Там и вырос, и женился, и с Матреной Гавриловной начали Кузю растить, и уже оба думали, что в чащобе и голову в домовину положат — нет, война все перевернула! Все было в войну — и окружение, и выход к своим, и госпитали, а в сорок пятом, весной, наступали на Германию, неподалеку от этих мест — вырвались на берег моря. По глазам резануло — мать же честная, до чего широко!

— После леса море поражает…

— Разбило душу! Только жаль, у моря побыли всего два дня — бросили нашу дивизию на юг.

— После демобилизации вернулись сюда?

— Где там! Подался к себе. Три года маялся на пепелище, домишка живого не осталось…

И Куржак рассказал, что в сорок восьмом году у них появился вербовщик из Светломорска, и как стал уговаривать перебираться, и как он первым записался в переселенцы в полеводческий совхоз, и как выдали ему тут же две тысячи рублей — сроду таких денег руки не держали, — и как приехал, а здесь — бери, пожалуйста, домик, крепость просто, огород, корова породистая — лучше не надо, десять мешков картошки до нового урожая. И как он вышел на залив и смутился душой: не тянет в совхоз, в поле и на огороды, и в тот добротный дом. Море — глаз не оторвать! И как нашлись добрые люди, быстренько переадресовали путевку на рыболовецкую артель, приняли на себя и авансы, и картошку, и жилье предложили другое, а корову возвратил — так и стал рыбаком.

— Сынок ваш, Алексей Прокофьевич, в этом деле помог, — с чувством сказал Куржак. — Ой, как помог — век его благодарить!.. — Он помолчал. — Одно горе — образования не набрал. Пять классов… На Балтике промышлять не доверяют, шастаю по заливу, один год у одного берега мои ставники, второй год у другого.

— Сегодня не промышляете?

— Катер на ремонте. Моя бригада такая: если выход не запретили — и цепью не удержать. Отчаянные на рыбалку!

Из дома вышли Миша с Юрой.

— Идем в трест «Океанрыба», — сказал Миша. — Юра покажет дорогу. К обеду не ждите, перекусим где-нибудь там.

4

До площади ехали в автобусе, дальше пошли пешком.

Дорога от площади в порт походила бы на аллею, если бы с левой стороны в гуще деревьев не проступали руины зданий — там, по словам Юры, находились остатки астрономической обсерватории. Мишу заинтересовал форт из красного кирпича с бойницами и орудийными амбразурами. Он стоял на пересечении двух улиц, так хорошо вписанный в обе дороги, словно это был жилой дом, а не грозный механизм разрушения. Парк набегал на форт, поднимался на его крышу, прикрытую двухметровым слоем земли — рослые каштаны и липы возвышались над сводами. На стене висела надпись, что строение — памятник архитектуры и охраняется государством.

Метров через сто Миша остановился перед новым памятником. Это была братская могила. Тысяча двести человек нашли здесь вечное упокоение, гласила надпись на обелиске, фамилия каждого убитого была высечена отдельной строчкой на гранитной плите. Вечный огонь трепетал у входа. У одной из могильных плит стояла женщина в темно-сером платье. Миша вполголоса читал номера дивизий: 18-я, 25-я, 84-я, 83-я, 31-я…

— Простите, — сухо сказала женщина, Миша по рассеянности толкнул ее.

— Вы меня извините! — поспешно проговорил он. Женщина медленно прошла мимо. В ее облике было что-то необычное, Миша не сразу сообразил что, и лишь когда она отошла, понял: весь облик женщины гармонировал с величественной печалью братской могилы, она сливалась с этим местом так, словно сама была живой деталью памятника. Остальные посетители были просто посетителями, людьми со стороны.

Он раза два оглядывался, пока они с Юрой обходили памятник. Женщина не торопилась уйти. На улице Миша потянул Юру назад. Женщина его заинтересовала. Она показалась очень красивой.

Она сходила со ступенек памятника, когда Миша подошел к ней. Он сдернул кепку, его лицо стало развязно-льстивым. Он часто напускал на себя такое притворное выражение, когда разговаривал с девушками: оно, казалось ему, вполне подходило для знакомства.

— Разрешите словечко? Надо кое о чем поговорить. Женщина холодно взглянула на Мишу.

— Мне — не надо. — У нее был низкий, звучный голос.

— Все-таки позвольте пару слов.

Миша загородил дорогу. В глазах женщины вспыхнул гнев.

Миша, поправляя неудавшееся начало, заговорил серьезней. Он приехал с отцом к брату Алексею Муханову, квартирка у брата маленькая. Нет ли в городе желающих сдать комнату смирному холостяку?

— Алексея Прокофьевича я знаю, — сказала женщина. — Так вы его брат?

— Михаил… Можно и Мишей звать, не обижусь. Она сказала с прежней холодностью:

— Если что узнаю о квартире для вас, сообщу Алексею Прокофьевичу. А теперь разрешите пройти.