Ветры низких широт

К ночи все успокоилось, и воздух стал наплывать на «Гангут» теплыми волнами. Не верилось, что сейчас где-то могла быть зима и дни стояли куцые, величиной с воробьиный нос, а ночи длинные и тягучие, не верилось, что где-то одни люди готовились убивать других людей, и не верилось, что в этих глубинах, которые тут казались бездонными, черной тенью (лодки во всех флотах окрашивались только в черное) бродила стратегическая лодка, могущая одним ударом превратить землю в геенну огненную. По ночам, глядя на самую древнюю монету с ликами Авеля и Каина, не хотелось верить, что на ее тусклое серебро уже ступала нога человека. На свете еще было много такого, во что не хотелось верить, но от этого положение вещей не менялось.

Луна поднялась высоко над горизонтом и хорошо светила, выстелив широкую рябую дорожку. Звезды висели речными кувшинками, и самые крупные из них тоже оставляли на воде следы, и весь океан казался испещренным твердым почерком. «Гангут» шел крейсерским ходом, машины работали ровно, вибрация почти не ощущалась, и голубой свет, сиявший на его палубе и на надстройках, даже вблизи делал его призрачным.

Суханова разбудили за полчаса до смены, он соорудил себе чаек, глянул на часы — оставалось еще минут десять, — поднялся на ют покурить и ахнул от радостного удивления. Все вокруг заливал тихий дрожащий свет, и над водой блуждали призрачные тени. Возникнув и немного покачавшись на месте, они тут же исчезли, и снова появились, покачиваясь, и опять пропадали. Суханову даже показалось, будто они крались за «Гангутом», а потом вдруг, опережая его, уже маячили перед его носом. Но потом тени враз исчезли, и «Гангут» остался один-одинешенек в этом странном подлунном мире.

Суханову стало жутковато, и он, затушив окурок на ладони и по привычке сунув его в карман брюк, заторопился к себе в акустический пост: через минуту начиналась его смена. Акустики давно уже жили по готовности номер два. Чуть слышно работала вентиляция, в посту было теперь уже тоже привычно душно и жарко. Моряки сидели за «пианино» без рубах, и их загорелые торсы влажно блестели. Ветошкин заполнял журнал дежурств, при появлении Суханова машинально поднялся.

— Сиди, сиди, — сказал ему Суханов. — Что у нас нового?

Ветошкин пожал плечами, как бы недоумевая, дескать, а чего нового можно ждать в этой глухомани, но тем не менее сказал:

— Час назад дельфины прошли.

— Доложили на мостик?

— Так дельфины же... Мы о них никогда не докладывали.

— Раньше не докладывали, теперь будем докладывать.

На вахту заступило отделение Рогова, а сменившиеся моряки поднялись в кубрик. Ветошкин медлил, уходить, кажется, не собирался. Суханов вопросительно поглядел на него.

— Спать не хочется, — сказал Ветошкин. — К тому же напарник мой по каюте храпеть начал. Лучше уж я еще немного пободрствую, чтобы потом сразу заснуть.

— Ну смотри, — с неудовольствием заметил Суханов, догадавшись, что дело не в храпевшем напарнике. На кораблях, наполненных всевозможными шумами, звуками, голосами, на фоне которых любой храп выглядел невинной забавой, во все века спали сном праведных, — а дело в чем-то другом. Но Суханов не стал ломать голову над чужими загадками: в своих бы разобраться.

Суханов постоял за спинами у моряков, понаблюдав за индикаторами, прислушался к шумам — все было, говоря языком корабельных медиков, в норме. Он вернулся к столу, полистал журнал дежурств.

— Если вы про дельфинов ищете, — виноватым голосом промолвил Ветошкин, — так мы про них никогда не записывали. Да мы не сразу и классифицировали, что это дельфины.

Суханов молча листал журнал.

— Вот если бы Ловцов был... Так он, может, сразу бы все разложил по полочкам...

Суханов отложил журнал в сторону и наконец поднял голову.

— А почему вы считаете, что некорабелыхые шумы не надо записывать в журнал? И почему вы считаете, что их лодки не могут шуметь иначе, чем мы к ним привыкли?

— Не принято было.

— Мало ли что было не принято там, возле родных берегов. У нас ведь там и акулы не жрут собак, и морозы сейчас там, и ветер поземку метет. И луна у нас в морозные ночи маленькая, а вокруг нее оранжевые круги, словно радуги, тихонько играют. У нас там все иначе, мичман.

Поскучнев, Ветошкин помялся, переступил с ноги на ногу.

— Это конечно, товарищ лейтенант, — сказал он. — Вот если бы Ловцов, то и понятно. А так что ж...

— Мичман, помолчите, — неожиданно взмолился Суханов, которому давно уже не хватало Ловцова в посту. — Ловцов — уникален, я согласен, а другие где? Вы, например, Рогов, — позвал он и повторил громче: — Рогов!..

— Есть, товарищ лейтенант, — расслышав наконец, что это его зовут, сказал Рогов и отодвинул для верности наушник с уха.

— Вы могли бы классифицировать стадо дельфинов?

— Вообще-то, могу...

— А Силаков?

— А что — Силаков? Со слухом у него в норме, товарищ лейтенант. Да вот я его сейчас самого спрошу. Эй, Силаков, — сказал Рогов, сильно толкнув Силакова в плечо. — Товарищ лейтенант спрашивает, можешь ли ты классифицировать дельфинов?

— Если толкаться не будешь, так я все смогу.