Ветвь Долгорукого

– Не-ет, – ответил он дрожащим голосом и пошевелил пальцами ног, ибо в подошве его старых, неказистых, рваных башмаков, на которые ни один разбойник не позарится, были спрятаны золотые монеты – немного, но на всякий случай поддержка. – Все истратили, – продолжал Олекса и почесал нос – все вдруг засвербело. «Должно быть, на нервной почве», – подумал он.

– Ну, чему-то же отец учил тебя? – приставал неугомонный Пантэрас.

– А как же! Учил! – почти воскликнул Олекса, привстав и опираясь на локоть. – Учил! – Хотя сам еще никак не мог сообразить, чему же учил его отец. – Учил! – И с радостью сказал: – Рыбачить учил… На Десне!.. Рыбы там!.. А еще молитвам всяким, грамоте, как же!.. Я читать и ловко писать могу… Только по-русски! Ага! Книг много перечитал: и Новый Завет и псалтири, даже патерик монаха Симона… И в шахматы учил играть… Тайно, правда, батюшка нашей церкви говорил, что эта игра от дьявола… А я думаю, не от дьявола, а от умных людей… Интересно ведь!

Тут Олекса вспомнил о деньгах в подошве башмаков.

– А еще, – жалобно начал он, – в Константинополе, где мы несколько дней провели, нас ограбили… Прямо около их монастыря Мамы… Есть там такой монастырь, там русские люди всегда ночуют… Но грабители были из иноземцев, по говору определили…

– Ай, ай, ай! – покачал головой грек. – Надо же!.. Не одних вас ограбили, – сочувственно продолжал он, – редко кого из паломников не грабят… Всех, подчистую! Только вот меня – нет! Грабить нечего, – рассмеялся он, – в дорогу я взял одно – душу… А душу не вынешь из тела… Да еще знания кое-какие, но и они в голове, как их оттуда вытащишь? Зато я ростовщика Исидора надул, – громко, похоже на кудахтанье, рассмеялся Пантэрас, – ушел, не отдав долг… Потерпит шельма!

– Э-э! На свете нет мерзее этой гадости, так сказал о ростовщиках наш Плавт, – включился в разговор Десимус. – Играл я в его пьесах и ростовщиков и других живодеров… Кого я только ни играл в пьесах «Ослы», «Хвастливый воин», «Ларчик», «Эпидио», но самая любимая моя роль – это раб Тиндаром в пьесе «Пленники»… И знаете, почему?

– Нет, – пожал плечами Пантэрас.

– Я и сам не знаю, – в свою очередь рассмеялся Десимиус, держа ладонями набитый кашей из полбы и теперь трясущийся живот. – Видимо, мое происхождение из рабского состояния… Ведь римские артисты – это обычно выходцы из семей вольноотпущенников и рабов… Низкое сословие!.. А играл я и героев, и мошенников, и даже женщин!.. Да! Женщин в артистки не берут! А зря…

– В Греции театры не хуже римских, – заметил Пантэрас, – театры Помпея, Марцелла…

– Да, но у вас артисты на сцену выходят в масках… Дырки для глаз и рта!.. В Риме же зрители могут следить за мимикой актеров – разница большая!

– Почему ты бросил театр? – вдруг резко спросил грек, словно обиделся, что Десимус унизил греческое искусство.

– Откровенно?

– Как позволит твоя совесть…

– В жизни каждому отведено свое место… Я, как и все артисты, лелеял мечту стать primus inter pares[21], но твой, Пантэрас, греческий Зевс не допустил меня на Олимп, на котором сияли звезды трагика Эзопа[22] и комика Росция[23]… Ты знаешь, как играл Эзоп? Нет? Однажды на сцене он так вошел в роль, что по-настоящему убил своего же коллегу, беднягу-актера, который играл раба… Не каждый на такое способен! Поэтому я и решил: если в Риме не могу, то почему бы не испытать счастья и не получить лавровый венок победителя в новых землях, например, в Иерусалимском королевстве… Я слышал, что король Амальрик д`Анжу любит театр… А ты почему покинул свои Афины? Олекса и его отец, понятно: хотят в Иерусалим, а ты, Пантэрас?

– Мне на это трудно ответить даже самому себе… Афины! Древний, красивый город, красивый, как сама богиня Афина… И в бедняках я не числился, имел достаток, хотя и окруженный частоколом надоедливых ростовщиков… Эти твари еще со времен Солона[24]

, а может, еще и раньше, как черви, точат здоровое тело любого народа!.. Почему я уехал из Афин? Еще Демокрит[25] задавал себе вопрос: «Что есть красота»? Неоднократно повторял этот вопрос и Гераклит[26]. Но никто из них не смог дать вразумительный ответ… Свойство, мера, соразмерность, состояние… Все это пустые, Десимус, слова, ни к чему не зовущие… А я видел, познал эту красоту: одежда… Мне тебе не объяснить, какая одежда… Золотая сетка и диадема в прическе, пряди волос опускались на лоб, а на затылке были перехвачены повязкой, тонкая, длинноватая шея, изящная, с ума сводящая линия формы головы… Вряд ли такой обольстительный облик имела прекрасная Елена, из-за которой была война между ахаейцами и троянцами. Однако не мне досталась эта красота, – на грустной ноте завершил свою исповедь Пантэрас, добавив: – И вот я в пути…

– В поисках красоты? – с нескрываемым сочувствием спросил Десимус.

– Может быть, – ответил грек, широко зевая.

– Весперна[27], – тоже стал зевать латинянин.