Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I

И мать еще ребенком, ей было 9 лет, пошла работать на завод (стекляный) где проработала 16 лет, до 11 го года. На заводе между рабочими имелась революционная подпольная группа к которой она примкнула и стала Соцыалистом еще в 3 ем году, когда в местечке никто не знал и не слыхал слова «Социализм» «Революция». Она участвовала в первомайском празднике в лесу ее фанатик отец над нею издевался, избивал, таскал за волосы и зжигал ее книги и брошуры. Однако население местечка ее очень уважали за ее умственность и образцовое поведение и отношение к людям. И так пока приехала ко мне в Сю Сити. В Телеханах из ее большой родни ни одной души в живых гитлеровцы не оставили (кроме Этл в Лос Анжелесе)[186]».[187]

В дополнение к этому письму нужно сказать, что недавно появились важные сведения о том, что отец Этель всё-таки получил должность, но не в Телеханах, а в Пружанах:

«Этель в Беларуси была активным членом подпольной организации Бунд, хотя ее отец был раввином Пружан».[188]

Между этими местечками около 100 километров и семья не могла оставаться единой при получении такой должности. Не исключаю, что это случилось после отъезда Этель в Америку. Но, скорее всего, именно отъезд отца и матери из Телехан и «спровоцировал» отъезд Этель к мужу в Америку. В Телеханах она, даже уйдя из дома в связи с выходом замуж, помогала родителям (особенно матери), но уехать с ними в Пружаны она не могла (это означало потерю работы на стекольном заводе и источника средств к существованию), а одинокая жизнь в «заштатном местечке» при живом муже в Америке – разве это жизнь?

Подтверждением слов Абрама о том уважении, которое оказывали Этель за ее «умственность и образцовое поведение», является трогательный сувенир – толстый кусок специально огранённого стекла с памятной надписью, изготовленный рабочими «стеклянной фабрики» в 1911 году, когда она покидала Телеханы. Он до сих пор хранится в семье Ковалей:

01.21. Сувенир для Э. Шенитской. Работа Телеханской стекольной фабрики, 1911.

[189]

Всю свою дальнейшую жизнь она посвятила семье, заботе о муже и сыновьях – и в американской, и в биробиджанской глубинке она «вела дом и хозяйство». Когда в последнее лето её жизни у неё сильно сдало здоровье, у Абрама и Шаи возникла мысль о том, чтобы пригласить Жоржа приехать повидаться с ней. Но она, зная, что Жорж готовится к защите диссертации, не захотела отрывать его от этого важного с её точки зрения занятия. И даже на смертном одре, за неделю до кончины, она думала о благополучии Жоржа и диктовала мужу такое письмо в Москву:

«Пиши Жоржу пусть не горует, пусть не волнуется и привикает к тому что меня уж сегодня-завтра небудет. Нет у меня лучшего пожелания чем оставить Жоржа счастливым и здоровым… Пиши говорит Жоржу пусть ни делает ничего что может причинить ущерб его учению, чтобы труды его не пропали даром, а меня уж он все одно не застанет»

.[190]

01.22. Автограф из письма А. И. Коваля Ж. А. Ковалю и Л. А. Ивановой от 21.08.52

Через неделю, вернувшись с похорон, Абрам писал уже только от себя: