Вячеслав Иванов

«Гласи народу, астролог,И кинь свой клич с высокой башни:На села сирые, на чахнущие пашниДоколь небесный гнев налег?»– «Чредой уставленной созвездьяНа землю сводят меч и мир:Их вечное ярмо склонит живущий мирПод знак Безумья и Возмездья.................

И страсть вас ослепит, и гнева от любвиНе различите вы в их яром искаженье;Вы будете плясать – и, пав в изнеможенье,Все захлебнуться вдруг возжаждете в крови.Бьет час великого Возмездья!Весы нагнетены, и чаша зол полна…Блажен безумьем жрец! И, чья душа пьяна, —Пусть будет палачом!.. Так говорят созвездья»[122].

Почти в то же самое время, когда Вяч. Ивановым в Петербурге был написан «Астролог», – летом 1905 года (по другим данным – 2 марта 1906 года) Максимилиан Волошин в Париже пишет стихотворение «Ангел мщенья».

На разных концах Европы два огромных русских поэта размышляли о грядущем скорбном пути России. Удивительным было совпадение их провидческого опыта – почти на словесном уровне перекликались оба стихотворения, вплоть до финальных строк:

Народу Русскому: я скорбный Ангел Мщенья!Я в раны черные – в распаханную новьКидаю семена. Прошли века терпенья.И голос мой – набат. Хоругвь моя – как кровь.................О, камни мостовых, которых лишь однаждыКоснулась кровь! я ведаю ваш счет.Я камни закляну заклятьем вечной жажды,И кровь за кровь без меры потечет.

................Не сеятель сберет колючий колос сева.Принявший меч погибнет от меча.Кто раз испил хмельной отравы гнева,Тот станет палачом иль жертвой палача[123].

Хорошо зная историю французской революции, Вяч. Иванов и Волошин понимали, что русская смута будет намного страшней и кровавей. Но Волошин оказался прозорливее. Он провидел, что революция, подобно водовороту, поглотит и тех, кто вершил эту безумную вакханалию, что тот, «чья душа пьяна» и кто «будет палачом», неминуемо станет затем и «жертвой палача» по неизбывному закону смутного времени.

В Петербурге ожидание близких бедствий все больше усиливалось у Вяч. Иванова. Этот «самый сочиненный город» не раз отзывался катастрофическими мотивами в русской литературе, начиная с «Медного всадника». Слышались они и у Гоголя, и – надрывной нотой – у Достоевского. Совсем недолго оставалось до «Петербурга» Андрея Белого, до блоковского «Страшного мира», до вещего, звучащего приговором стихотворения Иннокентия Анненского… «Чудотворный строитель» в исполинском размахе своих державных замыслов мало думал о тех, кому потом предстояло жить в этом городе. Он слишком торопил историю. Позже Волошин, видя глубинную связь между первым и третьим Римом через Византию, писал об этом в стихотворении «Европа»:

Здесь, жгучие желанья затая,В глубоких влуминах укрытая стихия,Чувствилище и похотник ея,

Безумила народы Византия.................И зачала и понесла во чревеРусь – третий Рим – слепой и страстный плод:Да зачатое в пламени и в гневеСобой восток и запад сопряжет!Но, роковым охвачен нетерпеньем,Всё исказил неистовый Хирург,Что кесаревым вылущил сеченьемНезрелый плод Славянства – Петербург[124].

Поспешность и нетерпение Петра отозвались спустя два столетия. В Петербурге завязался один из самых тугих узлов мировой истории. Здесь и поселились поэт и его подруга. Как не походила эта Северная столица, соперничающая с Древним Римом своим классическим обликом, с величавым безмерным пространством Невы, скупым прохладным светом, осенним сумраком и туманом, привольным для химер, ни на домашний уютный мир старой Москвы, ни тем более на залитый солнцем средиземноморский простор, столь дорогой их сердцам!