Виктория

Назавтра во Дворе догадались, что у этой парочки вышла ссора. Она сварила и подала ему его еду и уголком глаза проверила, хорошо ли он поел. Пеклась о его здоровье и растревожилась, когда они с Эзрой отправились вечером в театро и допоздна не возвращались. На следующий день он взял свою затейливую трость и вечером пошел с ее отцом в клуб. Она с беспокойством обнаружила, что он съел лишь половину того, что лежало на тарелке, как это бывало, когда его лихорадило. Она пощупала свою голову, чтобы вспомнить про оплеуху и удержать злость, которая почти испарилась. На третий день ее уже злило, что он не пытается всеми силами к ней подластиться. После обеда Мирьям ей сказала, что Флору видели неподалеку от мастерской — подстерегала его, когда он пойдет с работы. В тот вечер он не вышел из дома. Он не притронулся к фаршированным перцам, которые она для него приготовила, и вместе с Эзрой присоединился к ее отцу, который поставил на стол бутылку арака. Дагур играл на кануне и пел, и Тойя в первый раз заметила, что уши у Эзры ужасно большие, а глаза раньше времени постарели.

— Ты посмотри на своего мужа, — причмокнув, сказала она на ухо Виктории, — он старше его лет на пять, а все еще такой, что обалдеть можно!

Виктория сдержанно улыбнулась гордой улыбкой.

На четвертый день небо снова покрылось тучами, и с матраца Азизы, которая больше не выходила во двор, послышались стоны. Мирьям заварила ей кисло-сладкий чай из трав и сказала, что сердце чувствует недоброе. Злодей Фуад, встав на четвереньки, впился зубами в конец веревки, Альбер-Тория схватил эту веревку за другой конец, и так повел его от входа в подвал к лестнице, а Альбер-Джия голосил сзади. Азури посмотрел на этот спектакль и, не произнося ни слова, острым носком ботинка пнул Фуада в задницу, так что тот перекатился на спину. Альбер-Тория кинул на деда изумленный взгляд — зачем помешал такой потрясающей игре? Азури дунул ему в лицо, он испуганно кинулся к Виктории, и золотые колокольчики на его ногах зачирикали, как испуганные птички. Виктория схватила его на руки и укоризненно посмотрела на отца. Азури сдался и улыбнулся ей, а она осыпала личико Альбера поцелуями.

В ту ночь она уступила уговорам «посла примирения».

Когда умерла Азиза, горе была невелико, и, чтобы как-то возместить отсутствие печали, похороны организовали пышные и шиву — особо праздничную. Осень задержалась, в ней стояли ароматы фиников, как всегда в конце сезона. Циновки и матрацы были расстелены во дворе под хрустальным небом, и на них сидели сочувствующие и молящиеся. Дверь с утра до вечера была настежь открыта. В знак почтения к усопшей мужчины не пошли на работу, хотя большинство не обязано было это делать, и весь день провели дома. Единственным, кто перестал бриться[51], был Эзра, и его четырехдневной щетины хватило, чтобы окончательно излечить Тойю от остатков печали, еще живущей в ее сердце.

Среди посетителей были родственники, соседи, друзья и все те полчища людей, что ради тарелки риса и куска лепешки мотались от свадеб к поминкам. Эти по-быстрому поздравляли или выражали соболезнования и тут же, как саранча, налетали на пищу, набивая полные рты. Никто ничего им не говорил, да они и не засиживались — насытят брюхо и, что-то быстро пробормотав, идут прочь. Все были знакомы между собой, и на пороге дома сообщали друг другу, какую еще шиву стоит посетить, а от каких скупердяев нужно держаться подальше. Может, из-за этого бесконечного потока посетителей жители дома сперва и не увидели незнакомца, стоящего в дверях и требующего чего-то столь странного, что слышавшие его слова приняли его за психа и перестали замечать. Лишь примерно через полчаса Нисан встревоженно объявил:

— Тут стоит шиит и требует, чтобы со двора убрали женщин!

Наступило великое замешательство, и Нисана стали с пристрастием допрашивать, не дурацкий ли это розыгрыш, а потом перед тем, как кто-то пошел к двери, начались всякие домыслы. По неясной причине именно Наджия, всех опередив, к нему вышла. И, издав короткий вопль, вернулась и сообщила нечто еще более невероятное:

— Амалек, не про вас будь сказано, ждет снаружи, в чалме, как у Амана[52], и в черном плаще, как у ангела смерти. А глаза такие…

— Рафаэль, — крикнул Азури, — ты где?

— Он занят, — сказала Виктория, потому что Рафаэль был в комнате и лицо — в креме для бритья.

Надравшийся под шумок Эзра с этой своей черной щетиной и красными выпученными глазами подошел заплетающимся шагом ко входу и вернулся с той же странной информацией:

— Все верно. Шиит принес важное известие, и он не привык входить в дом, где крутятся по двору женщины и девушки с открытыми лицами.

— Он что же, хочет, чтобы мы и в доме чадру носили? — возмутилась Мирьям.

— Кого он ищет? — спросил Азури.

Приставив руку рупором ко рту, Эзра крикнул:

— Рафаэль, к тебе кого-то послали из Аль-Казимии![53] Он приехал за тобой в специальной машине, но ей по переулкам не проехать, и она ждет тебя возле базара Аль-Шургия. Спускайся!