Виктория

— На самом-то деле в театро не трахаются, а только во вкус входят. Напиваются там и потом идут в Калачию. Представляешь, весь квартал — одни бордели, кафе и рестораны и, куда ни глянь, проститутки. Рахама Афца там и работает. Мой папа, знаешь, он, как свеча, в которую фитиль позабыли вставить. Не горит. А мама, как этот огонь под кастрюлей. Все к Джамиле бегает. И я раз слышала, как та ее учит правильно писать. С ума сойти! Брось эту чертову бамию, пошли на крышу. Там сейчас никого, и я тебе покажу.

Виктория взглянула на мать, которая, разинув рот, дремала в аксадре со спящим младенцем на груди. Слюнявый черный рот облеплен мухами. У Виктории волосы встали дыбом при мысли, что вот-вот из этого черного рта посыпятся разные мелкие твари, и рваные чулки, и арбузные корки, и проклятия, и пучки грязных волос.

— Ну давай же, пошли! — теребила ее двоюродная сестра.

— Нет! — испуганно крикнула она.

Мирьям вздохнула, но от объяснений не отказалась.

— Знаешь, надо сикнуть и подождать, сикнуть и подождать. Сама увидишь, как у тебя олени между ног запрыгают.

К вечеру Виктория поднялась на крышу — расстелить там постели для семьи, стряхнуть с них жар от раскаленного солнца. И присела на корточки возле витой железной перегородки, отделявшей от них крышу семейства Нуну. Пол крыши впитал ее влагу, поднялся острый запах мочи, но никаких оленей не проскакало. Она улыбнулась и простила Мирьям ее бурное воображение.

В ту ночь Рафаэль к себе на матрац не вернулся. Утром снова говорили про войну Гога и Магога[6], которая выжжет даже траву в поле. На средней крыше Ашер постоял возле пустующего матраца брата, собрался что-то сказать, но передумал и промолчал. Наджия встретила солнце обычной ведьмачьей улыбкой и заспешила собственноручно подать Азури его утренний чай. Двигалась она энергично и весело и Викторию к столу не подпустила, заявив, что дочь заболела и надо освободить ее от всяких работ.

Виктория мечтала, чтобы ее оставили одну, и, пораньше убравшись в кухне, там и осталась. С тех самых пор, как дом был построен, никто ни разу не позаботился почистить стены и потолок этой кухни, почерневшей от копоти бесчисленных горелок. Там царил мрак, а над ним будто разлито волшебство: окон в кухне не было, освещения не было, и потому казалось, что и потолка там тоже нет. Дети болтали, что эта кухня — длиннющая труба и ведет она в царство мертвых. Оно и точно — даже и тот, кто в это не верил, не смог бы найти выхода из этой трубы, и никто не умел объяснить, куда девается дым от варящейся пищи. Однажды, давным-давно, Виктория с Мирьям сидели здесь, давили руками лимоны и, вставив в кожуру спичку, высасывали из дырочки свежий сок. И вместе с остальными детьми смотрели на Рафаэля, который решил разгадать тайну этой кухни. А храбрый Эзра, брат Мирьям, вызвался ему помогать. Рафаэль попытался ударить в потолок длинной палкой, но ничего у него не вышло, и, только взобравшись к Эзре на плечи, он вроде бы сумел чего-то коснуться. Раздался вопль, и ребятишки, напряженно столпившиеся у входа, с ужасом отпрянули назад. А из входа в кухню выскочило чудище, безголовое, с черными, волочащимися по земле космами. Рафаэль, упав на камни очага, сильно ушибся, но кинулся за этим чудищем, пнул его ногой и заорал: «Вот гад, чуть меня не убил!» Эзра лихорадочно махал руками, чтобы сбросить с себя паутину, пропитавшуюся за десятки лет жирной сажей. Рафаэль упрямо твердил, что именно пауки и скрывают от глаз потолок; он зажег керосиновый факел и снова вошел в кухню, но даже и после этого великого обвала верх кухни продолжал хранить свою тайну, и потолок так и не был обнаружен.

В силу положения Азури как главного кормильца солнечная комната с большим окном принадлежала ему и его семье. По этой же причине Наджии достался и очаг прямо у входа в кухню. Но использовать свои привилегии она не умела, ни в кухне и нигде. Молодые снохи год за годом оттесняли ее все дальше, пока она не оказалась у последнего очага, в самом темном углу. Именно там и нашла в то утро прибежище Виктория. Некоторое время спустя в темноте обрисовалась фигура ее матери. И голос, хриплый от избытка чувств:

— Он сбежал, этот гад! Да и чего ему не уродиться в папочку? Бросил семью помирать с голоду и пошел распутничать. Маатук Нуну и тот его лучше. А ты запомни, что мать-то тебе говорит!

Маатук Нуну был сыном Абдаллы и братом Нуны. Жили они дверь в дверь с семейством Михали, и крыши их домов примыкали друг к другу. Из отверстия в крыше соседского дома поднимался могучий ствол пальмы, которая была единственным деревом во всем переулке. Абдалла Нуну так ею гордился, что казалось, будто и дом-то свой вокруг нее воздвиг. Летом ее гигантские ветви, покачиваясь на ветру, как компания подвыпивших гуляк, скрадывали скудость белых стен.