Виктория

Но не его речи толкнули ее жарко распахнуть свои врата. Съежившийся «посол» — вот кто пробудил в ней страсть, довел ее до кипения. Летом на крыше невозможно не слышать сокрушительно-победных кличей мужчин и жалобных попискиваний и ворчливых отнекиваний женщин. Из-за жесткой властности Рафаэля на душу Виктории осел плотный ком страха. Он и правда мог порой поднять руку на родителей, сестер и братьев, да и на нее тоже. Но когда в нем закипали страсть и желание, он становился воркующим голубем, ласковым дождичком, шелковистым порханием и шепотком утреннего ветерка, жаркими углями в холодной ночи, волшебным горизонтом, вдруг проглянувшим за серой рутиной. В тот вечер она проделала за него больше половины пути. Кончиком мизинца пробудила понурившегося от стыда «посла». Рафаэль, великий мастер по части плотских утех, был потрясен тем вулканом страсти, что притаился в этой тихой душе. И, низвергаясь в бездны и взлетая ввысь, он сказал себе, что нашел то, что искал. В бессонные ночи мечтал он о таком оазисе в пустыне. Умелая и сильная женщина, превосходная мать, верная супруга, страстная любовница. И в душе он почти поклялся, что будет ей верен до гроба.

Воскресенье было для Йегуды одним из удачных дней. Он бодро встал, помылся и надел тфилин[35], как человек, у которого со здоровьем нет проблем. Боли исчезли, и воздух струился в кровь, и вдруг показалось, что ему отпущено еще много добрых лет жизни. Он объявил, что идет в мастерскую, и, когда его брат и Азиза преградили ему дорогу, положил руку на сердце и сказал брату приветливо:

— Я себя чувствую так, как будто внутри праздник. Я сто лет не ходил в мастерскую и уже просто соскучился по работе.

— Господь нам помогает. Мы уже начали возвращать Рафаэлю долг. Посиди дома. Отдохни. Ночью были заморозки, и в переулках ужасно ветрено.

— Азури, дай мне пойти.

— Послушайся брата, — начала уговаривать Азиза. — Посиди еще пару дней дома.

— Я хотел после мастерской сходить к врачу, который лечил Абдаллу Нуну. Вы же помните, как он в прошлом году почти отдал концы, а этот врач поставил его на ноги. Говорят, что… — Слова застряли у него в горле, и он заметил, как вдруг смолкли обитатели дома, увидел Тойю, как она выскочила из-за мешковины, висевшей при входе в ее комнату, и заколебалась, не вернуться ли назад, и под конец на цыпочках, избегая его взгляда, пересекла Двор. Он увидел своего зятя-слесаря, подошедшего ко входной двери с каким-то странным видом.

— Азури, — прошептал он испуганно, — вы скрываете от меня какую-то беду.

Откуда-то из аксадры раздался радостный голос Наджии:

— Отец наших детей, у Фуада прорезался первый зубик!

Азури скорчил гримасу. С трудом скрыл отвращение к собственному отпрыску, у которого лицо темное и поневоле всегда напоминает ему беленькое личико умершего Баруха.

— Абдалла Нуну умирает, — сказал он брату.

— Да вы уже год назад его похоронили. Он выживет.

— На сей раз это конец. Может, уже и умер. Там его сын штурмует дверь, роется в вещах у тех, кто выходит из дому.

Губы Йегуды побелели. Над ними с Абдаллой Нуну нависло одно и то же проклятие. Оба они пытались перехитрить смерть вставными зубами, амулетами, полученными у Джури Читиата. И теперь, наверно, ангел смерти приглашает их на встречу. Азури и Азиза помогли Йегуде вернуться на свою лежанку.

Мурад, который был уже женат, вышел из своей комнаты и встал возле отца. Он выучился переплетному мастерству и теперь вместо костюма продавца в торговом доме носил рабочий комбинезон. Скатившись по перилам, возник Нисан, младший брат Виктории. Толстый, как Мирьям, и злобный, как мать.

— Абдалла Нуну подох! — проорал он. — Нуна рвет на себе волосы, а Маатук стучится в дверь. Вот потеха!

Отец окинул глазами посеревшее лицо Мурада, ликующую физиономию Нисана, а потом Наджию, вытаскивающую другую грудь, чтобы вложить ее в жадный ротик Фуада. Виктория смотрела на Двор со второго этажа. Несмотря на неурядицы, выбившие борозды на лице отца, он все еще удерживал за собой статус властелина Двора. После того как они с Мурадом ушли на работу, она взяла Клемантину и спустилась к Мирьям. Когда тишину прорезал крик Нуны, Мирьям съежилась, будто от судороги. «Господи, какой страх быть такой счастливицей!» — подумала Виктория и погладила Мирьям по голове.