Виктория

Виктория стыдилась своей матери, питала отвращение к ее отталкивающей внешности, брезговала к ней прикасаться, но ненависти не испытывала. Как-то раз она видела, как пекарь Ицхак Алима пытается водрузить на голову своего сына поднос с лепешками. Подросток с водянистым взглядом и припухшими губами то напрягался, то съеживался под этим подносом и все не понимал, чего отец от него хочет. Оба стояли босые, по щиколотку в ледяной луже, оставшейся после лившего всю ночь дождя, и Ицхак Алима, страдая, с мукой, терпеливо упрашивал сына. Оттого что идущие мимо люди подсмеивались над его тщетными стараниями вбить ум в пустую голову, отец наконец завопил охрипшим от печного дыма голосом:

— Идиот несчастный! У тебя дед ослеп, отец старик, а мать наполовину парализована! Кто о тебе позаботится? Кто прикроет одеждой твою спину, когда нас не станет? Вон, злобные дети уже подстерегают тебя за углом. Они отдубасят тебя по башке, закидают камнями, а ты будешь смеяться, и плакать, и убегать от них, как все сумасшедшие. Дурак ты этакий, пойми ты меня, ведь ты не идиот. У тебя просто туман в голове и руки корявые. Смотри, сынок, даже и обезьян можно выучить, даже собак. И даже ты, которого Господь сотворил малость кривым, конечно же сможешь как надо поставить поднос на голову, поднять вот эту руку и потом эту руку и держать его с двух сторон. Да, солнышко, поднять голову и держать пряменько, чтобы все лепешки с подноса не посыпались. Ты ведь знаешь дом семейства Нуну и семейства Михали, и у Джури Читиата бывал много раз. Тебе нужно просто выкрикнуть: «Хлеб!» Они сами придут и возьмут. А деньги я заберу в конце недели. Ты обязан научиться, слышишь?

Мальчишка радостно улыбался осколку стекла, в который попал солнечный луч.

— Нет! Нет! — простонал Ицхак Алима, когда лужи пошли рябью и лепешки, как бледные цветы, посыпались во все стороны. Наблюдавшие за этой сценой мальчишки радостно заржали, когда Ицхак ударил своего сына и тот упал на колени и, сидя в луже, напрасно пытался выловить ускользающие солнечные лучи. Сердце Виктории сжалось, когда отец взвыл и стал пинать сына, а потом телом своим заслонил от побоев мальчишек, и снова хлестал по лицу, и тут же своей сожженной рукой пекаря стирал кровь, текущую из его носа.

Эта лужа припомнилась ей в тот день, когда она заметила свою мать, медленно идущую по двору под тенью развешанного белья. Она вдруг догадалась, что та ищет ее комнату и боится спросить. В эту секунду Виктория простила ей все. У нее сжалось горло при виде ее потерянного изможденного лица. Абайя сползла с головы и с одного плеча и держалась на втором плече. И так вот она стояла растерянно посреди двора. Был чудовищный зной, и Виктория расположилась работать в дверях своей комнаты, а внутри грела стакан молока для Клемантины.

— А, вот ты где, — хмыкнула Наджия, и выражение растерянности тотчас исчезло. Она присела на коврик Михали, который Виктория ей расстелила, и оглядела башню форм с папиросной бумагой. — Уж небось и разбогатела. Всегда была ловкачка. Маатук Нуну, уж конечно, на тебя не скупится. Приглядел тебя, еще когда была пятилетней, но ты предпочла подыхающего бедуина. Чего ты улыбаешься?

Виктория самой себе не верила, что рада ей.

— Я тебе приготовлю чаю.

— Спасибо, что вспомнила. Дорога длинная, а рот пересох, — сказала та и неприязненно сморщилась, потому что внучка внезапно к ней потянулась. Ноздри раздулись от запаха готовящегося чая. — И еще хлебца с сыром! — крикнула она Виктории, хлопочущей у керосинки.

— Хлеб у меня только черствый, вчерашний.

— Неси. Я еще не завтракала.

Виктория подала свое угощение.

— Ну и как твоя беременность?

Виктория изумилась. Снова вспомнила слезы Ицхака Алима. Даже в детстве не слышала она такого голоса, почти что нежного, от своей матери. Сердце тут же застыло от страха: наверно, несчастье с отцом. Но задавать вопросы она воздержалась — чтобы та не истолковала их превратно.

— Что слышно в доме?

— Я снова с брюхом, — ответила та с усталым безразличием. — Три-четыре месяца после тебя. Да кто там знает!

Бывало, мать расцветала от беременности, а сейчас выглядела сухой и увядшей.

— Ты болеешь?

— Только всегда усталая. И все для чего? Я думала, вот рожу ему сыновей, может, скажет за это доброе слово. А сегодня он глядит на мое брюхо, будто у меня нарыв вырос.

«Значит, у моей будущей дочки будет дядя моложе ее, — подумала Виктория. — И она вырастет бесприданницей. Любой горбун, постучавшийся в дверь, будет принят с распростертыми объятиями».

— Ну, давай, пошли! — сказала Наджия.

— Куда?

— Ты возвращаешься домой.

Викторию поразило собственное хладнокровие, когда услышала, как та говорит:

— Получили сообщение, что Рафаэль умер…

Наджия вытерла двумя пальцами нижнюю губу, показывая свое недовольство.