Виолетта

Ночевал он на кладбище Реколета, скорчившись среди могил, а на другой день, за неимением лучшей идеи, отправился в резиденцию бельгийских миссионеров. Католическая церковь участвовала в зверских репрессиях, в том числе в печально известных «смертельных рейсах», но среди священников и монахинь встречались диссиденты, которые укрывали у себя жертв, часто рискуя собственной жизнью. Бельгийцы приютили его на пару ночей. Они пообещали, что будут разыскивать Фаню Гальперин, у них имелись списки похищенных с данными и фотографиями, но ему вмешиваться в это не имело ни малейшего смысла. Его связь с Фаней будет раскрыта, это лишь вопрос времени. Единственный шанс — просить убежище в каком-нибудь посольстве; государственный терроризм контролировался на международном уровне, и если Хуан Мартин занесен в черный список в родной стране, известно об этом и в Аргентине.

У Хуана Мартина имелась влиятельная знакомая — атташе по культуре посольства Германии, они вместе обсуждали статьи, которые он отправлял в ее страну. Хотя немецкий народ принял и укрыл у себя тысячи беженцев с нашего континента, правительство, не афишируя этого, поддерживало диктатуры Южного конуса Латинской Америки по экономическим и, возможно, идеологическим соображениям — якобы они были необходимы для борьбы с коммунизмом. Посол был задушевным приятелем одного из генералов Хунты, но атташе по культуре симпатизировала Хуану Мартину. Не имея возможности предоставить ему убежище у себя, она отвезла его на своей машине в норвежское посольство.

В посольстве Норвегии сын прожил пять недель, ожидая новостей о Фане Гальперин. Спал на раскладушке в одном из кабинетов. Он то и дело представлял себе мучения, которым подвергали девушку: допросы, побои, изнасилования, собак, которых натравливали на заключенных, удары током, крыс — обо всем этом было известно. Если военные не найдут ее сбежавшего брата, они могут арестовать родителей и терзать их у Фани на глазах.

Тридцать три дня спустя в посольство прибыл один из бельгийских миссионеров с известием, что в морг поступило тело молодой женщины. Это была она, родители ее опознали. Терзаемый горем и чувством вины за то, что не пришел к ней на помощь, Хуан Мартин уехал в Европу по выданным ему в посольстве поддельным документам.

И вот, когда мой сын уже был в безопасной Норвегии, ко мне явился самый неожиданный посетитель: Харальд Фиске, орнитолог, с которым я познакомилась на ферме в Санта-Кларе. Он рассказал новости и передал короткое письмо, написанное моим сыном за несколько минут до того, как сотрудник посольства отвез его в аэропорт. Тон послания был холоден, ничего личного, ни единого лишнего слова, Хуан Мартин лишь сообщал, что скоро предоставит мне необходимую информацию о продукте. Иначе говоря, записка была зашифрована.

— Он пока не хочет, чтобы отец что-либо о нем знал, — сказал мне Харальд.

Я относительно спокойно и бесконечно терпеливо перенесла почти четыре года терзаний, не имея никаких сведений о судьбе единственного оставшегося у меня ребенка, и когда осознала, что этот норвежец видел его всего несколько дней назад, у меня подогнулись колени, я упала в кресло и зарыдала. Чувство облегчения было сродни выбросу адреналина от пережитого ужаса — та же пустота внутри, а потом волна пламени, растекающегося по венам. На мои яростные рыдания прибежала Этельвина, вскоре вокруг меня собралась вся семья, и все плакали, а норвежец наблюдал за этой эмоциональной разрядкой в полной растерянности.

На дипломатический пост в Аргентине Харальд заступил год назад, жил он там один, потому что успел развестись, а дети учились в университете в Европе. Он прилетел из Буэнос-Айреса, чтобы рассказать мне о Хуане Мартине, о том, как вовремя тот сбежал, о его жизни в Буэнос-Айресе, пока не разразилась Грязная война и ему не пришлось скрываться, о работе журналистом, о тайном существовании под вымышленным именем, о друзьях и любви к Фане Гальперин.

— Он не хотел уезжать без нее, — добавил Харальд.

Тогда мы этого не знали, но за семь ле! геноцида более тридцати тысяч аргентинцев было убито или пропало без вести.