Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

«У меня нет дара “реальности”, – писала она в дневнике летом 1923 года. – Я разрушаю реальность и делаю это до известной степени своевольно. Я не доверяю реальности, считаю ее дешевкой».

Вместе с тем, Вирджиния ценила Форстера как тонкого и проницательного литературного критика, всегда с нетерпением ждала его отзывов на свои сочинения:

«У Моргана ум художника; он говорит о простых вещах, о которых умные люди не говорят. И по этой причине я считаю его самым лучшим критиком»[60]

.

Форстер отвечал ей тем же: Вулф-критика он ставил выше Вулф-романистки, высказывал парадоксальное, но, в сущности, справедливое суждение, согласно которому в качестве автора эссе Вирджиния «проявила себя как истинный романист».

Кэтрин Мэнсфилд: любовь или ненависть?

С мужем Кэтрин Мэнсфилд Джоном Миддлтоном Марри – критиком, журналистом, издателем, редактором, освещавшим в ежемесячнике Adelphi

идеи своего кумира (а впоследствии – злейшего врага) Дэвида Герберта Лоуренса, жизни и творчеству которого он посвятил книгу «Сын женщины» (1931), – Вирджинию в начале двадцатых годов связывал издававшийся Марри журнал Athenaeum, где она как критик регулярно печаталась, а десятью годами раньше – журналы «Rhythm» и «Blue Review», издававшиеся совместно Кэтрин и Марри. С Кэтрин же Вирджинию познакомил Литтон Стрэчи. Отношения между двумя писательницами развивались по формуле «любовь – ненависть». Они вечно спорили – и при встрече, и в печати. То не встречались месяцами, то дня не могли прожить друг без друга. Вирджиния говорила, что ее отношение к Мэнсфилд – это смесь соперничества и угрызений совести, однажды в сердцах воскликнула: «Если она хорошая – значит, я плохая!» Мэнсфилд также многое не нравилось в Вирджинии – ее заносчивость, постоянная смена настроений, и в то же время она признавалась Вулф в любви: «Ты не представляешь себе, Вирджиния, как я тобой восторгаюсь!» В литературных пристрастиях Вирджиния редко сходилась с подругой, что не мешало ей отдавать должное ее вкусу и интуиции. Когда Кэтрин Мэнсфилд сказала про «Улисса», что «в этой книге что-то есть», Вирджиния Вулф, это мнение не вполне разделявшая, заметила, причем без тени иронии: «Эта фраза должна войти в историю литературы». К рассказам Мэнсфилд Вирджиния относилась по-разному; рассказ «Блаженство», например, ей определенно не понравился:

«С ней покончено!

 – читаем ее эмоциональную запись в дневнике от 7 августа 1918 года. – В самом деле, мне непонятно, как можно оставаться честной женщиной и честной писательницей и сочинять такое!»

Кэтрин высоко ставила малую прозу В.Вулф. А вот первые два романа, «По морю прочь» и «День и ночь», ругала, и не только за интеллектуальный снобизм, но и за приглаженность стиля и характеров; называла ее второй роман «душевной ложью» (“a lie in the soul”) – словосочетание, к прозе Вулф – поздней, во всяком случае, – едва ли применимое. Отношение же Вирджинии к Кэтрин Мэнсфилд видно из такого, например, весьма противоречивого и опять же крайне эмоционального ее словесного портрета:

«Интересная, ранимая, одаренная и прелестная; одевалась, как шлюха, да и вела себя, как последняя девка… Приходится, к сожалению, принять тот факт, что ее разум – очень тонкий слой почвы, всего в дюйм-два, под которым сплошной бесплодный камень… У меня сложилось впечатление о ней, как о черством и холодном человеке»

[61].

Впечатление, которое многие, Мэнсфилд знавшие, Лоуренс в том числе, не разделяли. Писатель рассорился с ней, одно время близкой подругой, обвинил во лжи и лицемерии, однако, когда Мэнсфилд умерла, искренне по ней скорбел: «Что-то ушло из нашей жизни…»

Джеймс Джойс: «холостой выстрел»

В связи со списком первых публикаций «Хогарт-пресс» возникает законный вопрос: а почему среди «нематериалистов», печатающихся в издательстве четы Вулф, нет главного «нематериалиста» – Джеймса Джойса, безусловного лидера литературного авангарда двадцатых годов? На этот вопрос можно дать по крайней мере четыре ответа.