Виртуальный детектив

– Принять шланг с машины!

– Машина к подаче готова!

– К приёму готов!

На машину:

– Дать первую пробу! Стоп!

– Проба в норме, – докладывает помощник.

– Добро, – говорю я ему. – «Урок пошёл впрок!» – уже про себя подумал я.

– Начать подачу, – кричит он на машину.

И масло тугой струёй, от которой распрямился шланг, потекло под давлением в цистерну.

Наконец всё принято, и, уточнив по замерам общее количество, отдаём шланг и готовимся к перешвартовке к кораблю. Когда всё было готово, даю добро помощнику на перешвартовку. Операция простая, и он вполне справится с этим сам.

Впрочем, всеми работами руководит боцман, опытный и злющий до работы, не терпящий проволочек, тем более сачков, да их в экипаже в том «чистом» виде и флотском понимании нет. Морское дело – это его стихия, а уж подача – это как высший пилотаж – ни одного лишнего движения, ведущего к потере темпа и качества. Тут к нему не подступись. Задержись, замешкайся кто, тут же заметит и выдаст:

– Спишь?! …Мать твою! – пожалуй, самое ласковое и нежное обращение к нарушителю порядка. Ритм восстановлен, а кто-то уже шутит:

– Что, вспоминал, когда последний раз получка была?

– Да нет, он сегодня дома не ночевал.

Матрос действительно отдежурил сутки и пошёл в рейс – не хватало людей.

«Провинившийся» молчит, ему стыдно, что боцман «отметил» его, а не другого.

А тот другой за него и поясняет:

– Зато он сегодня поварихе угодил – всю перловку слопал! Вот и размечтался!

И пошло-поехало, пока боцман не «отметит» следующего:

– А ты что копошишься, как мокрая вошь на толстом… Тебе что к… гирю привязали? Тяни быстрей!

И всё идёт по новому кругу.

Казалось, ничего не изменилось, все действовали слаженно, единым механизмом и ритмом. И вместе с тем в работе появился едва ощутимый сбой. Не стало слышно привычных матерно-морского исполнения шуток, подначек, здорового флотского смеха. Не то боцман стал злее, не то люди устали, но всё как-то стихло и замерло.

Пока насос качал масло на корабль, все расселись, кто где мог, а не в кружок, как раньше, и молча ждали конца подачи. И паузу заполнили безрадостные мысли о жизни, о постоянно возникающих трудностях, годами не решаемых проблемах, теперь ещё неясном будущем: чем всё это кончится?

Я не думаю, что они очень испугались последствий клеветы, неизвестности завтрашнего дня, разве что немного, может, совсем чуть-чуть струхнули и теперь старались не показать вида. Но то, что она вывела их из состояния равновесия – это факт.

В какой-то момент мне показалось, а они тайно почувствовали, что сегодняшняя работа может быть их лебединой песней, и они исполняли её на высоком профессиональном уровне и энтузиазме, единым внутренним порывом, вложив в неё весь свой жизненный опыт и старание, а теперь сидели и морально готовились к любому, даже худшему исходу.

Грустно и больно становилось от мысли, что завтра этого экипажа уже может и не быть, и люди разбредутся кто куда в поисках работы, у каждого начнётся новая судьба-дорога.

В каюте стало ещё темней и тише, а я стоял и чувствовал, как сердце наполняется невиданной злобой и ненавистью к тем, кто вызвал эту абсурдную ситуацию. Не поздоровилось бы, попади они сейчас мне под руку, и тем, кто спрятался от неё за телефоном, – никакой реакции ни на один звонок!

Первые шаги в реабилитации экипажа натолкнулись на невидимую, но прочную стену не то равнодушия, не то махрового бюрократизма.

Диспетчер, дежурный по части, знавшие по моим докладам ситуацию, как мне кажется, наплевательски отнеслись к нашему SOS, а дело обстоит именно так.

Куда вы делись? Что это, боязнь ответственности, служебная немощь? Не всё же время лизать, надо же когда-то и гавкнуть, если ты ещё мужчина и офицер и при тебе совершается подлость, тем более, готовится преступление. Почему за наш счёт? Не мы же привезли на причал обводнённое масло!

А торжественные проводы на выполнение правительственного задания должны же чем-то подкрепляться, хотя бы выполнением своих должностных и дежурных обязанностей, или это была просто бутафория служебного рвения – прокукарекал, а там хоть не рассветай?

Чем больше я думал, может, даже и незаслуженно кляня всех подряд, тем больше было сомнений, загадок, вариантов, приводивших меня в тупик своей неразрешимостью в кажущейся простоте.

Было отчего призадуматься!

В какое-то мгновение я почувствовал такую слабость и беспомощность перед лицом грядущей опасности, что предательские спазмы удушливо сдавили горло, а к глазам подкатила слеза. Стало стыдно и мерзопакостно. Но ненависть оказалась сильнее этих сентиментальностей, а злоба искала выхода и действий. Я был рад, что всё это произошло в темноте, никто не видел этой секундной слабости и бессилия.

Но именно в эти мгновения я поклялся себе сделать всё возможное и невозможное, чтобы сберечь экипаж, избавиться от клеветы и вернуть каждому и честь, и человеческое достоинство, чего бы мне это ни стоило.