Вирус тьмы, или Посланник [= Тень Люциферова крыла]

— А помог мне тогда кто? ЧК? НКВД? УБР? Молчишь? Помоему, все это чепуха! К тому же их главарь там, в парке, мне не поверил.

— Вот как? Ты мне ничего не говорил.

Открываться до конца Сухову не хотелось, было стыдно и обидно, слова «десантника» характеризовали его не с лучшей стороны, но Такэда никогда не смеялся над слабостями других.

— Он сказал нечто в таком духе: «Слабый. Не для пути. Умрешь». В общем, абракадабра. Что за «путь» такой, почему я не для него — осталось тайной. Может, пояснишь?

— Может быть. Не сегодня.

— Не шутишь? — Никита в изумлении оторвался от спинки дивана. — Ты знаешь, о чем речь? Эта фраза имеет смысл?!

— Эта фраза имеет страшный смысл! И в ней все правда, к сожалению. И что ты еще слаб, и что не создан для Пути, и что умрешь, попытавшись изменить реальность. Хотя… кто знает, может, не к сожалению, а к счастью? Ведь ты не собираешься никуда идти, менять образ жизни?

— Да с какой стати я должен что-то менять?! — взорвался Сухов, получил укол боли в затылок и сморщился. — Какого черта, Толя? Объяснишь ты мне все по-человечески или нет?

— Сегодня нет. — Такэда встал. — Пока не получу доказательств… того или иного. Если я прав — ты попал в очень скверную историю и выпутаться из нее будет невероятно сложно. Если же нет… — Японец улыбнулся. — На нет и суда нет, как гласит русская пословица. Но я еще раз прошу тебя быть осторожней во всех делах, особенно на тренировках, в театре, в транспорте. Остерегайся случайных знакомств и конфликтов, — не затрагивающих тебя лично, О'кей?

Никита с интересом разглядывал лицо друга, ставшее вдруг твердым, напряженным и чужим.

— Психоразведка, говоришь?

Такэда в ответ не улыбнулся.

— Психоразведка.

— «Печать зла»?

— Или «след зла», как угодно. Не ухмыляйся, это очень серьезно, очень, до летального исхода. Потерпи маленько, я тебе все объясню… если вынудят обстоятельства. В настоящий момент чем меньше ты знаешь, тем лучше для тебя. Но помни: тогда в парке убили двоих. Двоих, понимаешь? Вспышки, и грохот помнишь? Это убивали первого, еще до того старика. Один человек — весть, как утверждал один классик,[6] два — уже вторжение. Не дай Бог попасть тебе в круг устойчивого интереса… скажем, неких темных сил. Хотя первый шаг, увы, уже сделан. — Такэда кивнул на руку Никиты с темнеющей звездой «ожога». — До завтра, Кит. Я бы тебе все-таки посоветовал заняться борьбой, кунгфу там или айкидо, в дальнейшем это может здорово пригодиться.

Хлопок ладони по ладони, и Такэда ушел. Но не успел Сухов углубиться в анализ разговора, как в прихожей прозвенел звонок.

Наверное, забыл что-то, подумал танцор, считая, что вернулся Такэда. Но это была Ксения.

Изумление Никиты было таким глубоким, а радость — такой очевидной, что гостья засмеялась.

— Не ждал? Или уже слишком поздно? Я молоко принесла. — Тут Ксения заметила бинт, следы драки на лице танцора, и оборвала смех. — Что с тобой?! Попал в аварию?

— Свалился со стула, — пошутил Никита, отбирая у девушки сумку. — Проходите, Ксения Константиновна. Мы тут с Толей только что плюшками баловались и кофе пили, могу и вас напоить.

Художница, одетая в сарафан, подчеркивающий фигуру, и плетеные туфли-сандалии, впорхнула в гостиную, тревожно оглядываясь на идущего следом хозяина. Никита вспомнил индийский миф о Тилоттаме.[7] Она была так прекрасна, что, когда впервые проходила перед богами, Шива сделался четырехликим, а на теле Индры проступила тысяча глаз. Ксения выглядела так же великолепно, как и Тилоттама, и снова сердце Никиты дало сбой: он еще не верил, что такая красота осталась без присмотра, и от мысли, что кто-то имеет на нее больше прав, настроение упало. Оно упало еще больше, когда по ассоциации с Индрой вспомнились глаза на теле несчастного старика, убитого «десантником» в парке. «Вестник»… Что за весть он нес? И кому? Уж не этот ли знак в виде звезды?!

Сухов невольно обхватил левой рукой запястье правой. Ксения поняла этот жест по-своему:

— Болит? Бедненький! Давай полечу. Толя говорил, что у меня задатки экстрасенса. Он не рассказывал? — Девушка усадила хозяина на диван и стала разглядывать звезду на руке, изгибая брови в недоумении; веселость ее исчезла. — На синяк не похоже… ожог?

Но почему такой идеальной формы? Звезда… символ вечности и совершенства. Странно!

Никита отнял руку и отнес молоко на кухню, крикнул:

— Сейчас приготовлю кофе, посиди минуту. Вина выпьешь?

У меня есть киндзмараули и миндаль.

— Не сегодня, Ник. Не обижайся, ладно? Я на минуту забежала, к бабушке надо зайти.

— Я провожу, — заверил Никита, а в ушах снова и снова звучали слова Толи: «Один человек — весть, два — уже вторжение». Кто же был тот второй, убитый в парке первым? Если второй был Вестником, то кем был первый? И почему Такэда придает этому такое значение? А главное, почему связывает те события с ним, акробатом и танцором, ни сном ни духом не помышляющем о каком-то там «пути»?..