Вишенки

Несколько раз пытался глазами своих детей, Марфиным взглядом посмотреть на события того ужасного дня, войти в положение. Но не мог до конца додумать, срывался на злость, матерки. А тут сын Кузьма, мол, пойми и простишь! Ага! Разбежался! Ненависть так вошла в жизнь Данилы, в его плоть и кровь, что вряд ли когда-либо сможет выветриться, сгладиться, забыться. Как бы не так! Это его ноша, его, Данилы, крест продолжать и дальше жить с камнем, нет, с огромным-преогромным валуном в душе.

Простил ли он Марфу? Кто его знает? Он и сам понять не может, простил ли, нет ли? Хотя разговаривают, общаются друг с другом, обсуждают семейные вопросы, в гости, на собрания ходят вместе. Но вот тех отношений, тех чувств, что были до того случая, между ними уже нет. Бывает, когда Данила забудет на мгновение, тайком любуется женой своей, комок благодарный в горле застревает, и вдруг озарит, и всё! Исчезает тот комок, ему на смену приходит ком обиды, громаднейший злости и ещё чего-то такого гадкого, паскудного, чему он не может дать точного названия, однако оно мешает, не даёт ему жить той, прежней жизнью. И ещё становится плохо, так плохо, что жить не хочется. Появляется желание завыть по-волчьи или закричать, заорать так громко, чтобы земля раскололась, лопнула.

А к Ефиму ненависть закостенела, осталась на прежнем уровне. Стала неотъемлемой чертой характера. Он с ней засыпает и просыпается каждое утро. Всё ж таки предательство друга, да какого друга – самого лучшего, надёжного, с кем не только пуд соли, а тонны горя хапнули, пережили вместе, в окопах вшей кормили, друг за друга насмерть шли – это не кот начихал, так просто не проходит. Нет, Данила не относит себя к тем людям, кто прощает предательство.

Несколько раз Ефим пытался помириться, приходил даже с бутылкой водки в дом к Даниле, но не тут-то было! Кольцов Данила не из тех людей, кто легко забывает, запивает водкой кровную обиду. Рана это, рана на душе его, её водкой не зальёшь, не залечишь. Как нельзя повернуть время вспять, так, наверное, нельзя вернуть прежнюю дружбу между Данилой и Ефимом. Да, он сожалеет, сильно сожалеет о потерянной, разорванной дружбе, но не простит. Так и умрёт, когда придётся, когда Бог решит призвать к себе, с болью в душе, с обидой, со злостью на некогда лучшего друга в жизни.

А девчушка ничего. Красивенькая. На мать Марфину и Глашкину похожа. Ещё красивее, чем мамка с тёткой. А может, это потому, что ребёнок? Ведь детишки все красивые, это когда состаримся, одряхлеем, тогда все становимся на одно сморщенное, дряхлое лицо.

Данила иногда даже любуется девчушкой тайком. Это ж надо! Но характер?! Оторви и выбрось! И в кого она такая? Понятно, что Грини в ней души не чают, пылинки сдувают, балуют почём зря. Глаша почти каждые выходные бежит на попутную машину, везет в город яйца, масло, творог со сметаной, продаёт на колхозном рынке, все девчонке обновы покупает. В деревне так никого не одевают и обувают, как эту пигалицу. Даже те девчата, что на выданье, которые сами уже работают в колхозе, и те не так одеваются. Если Даниловы дети фабричную обувь надевают только по праздникам, а то всё в лаптях да в лаптях, даже в школу в них ходят, то эта – не-е-ет! А как она играет мамкой и маменькой? Вот же пройдоха, которых свет ни видывал!

Мужчина стоит у калитки, вспоминает, думает, и лёгкая улыбка блуждает на лице.

На днях прибегает из школы младшенькая Танюша, она классом раньше идёт, чем Ульянка, однако учатся вместе. Рассказывает, захлёбываясь.

– Мамка, мамка! Что наша Ульянка учудила!

– Ну-ну, – Марфа чистила картошку, оторвалась на минутку, заинтересованная.

Данила тоже перестал крошить табак у печки, прислушался.

– Ванька Мухин из третьего класса на переменке нашу Ульянку назвал подкидышем, падчерицей, выпендрялкой и показал ей язык.

– Вот же паршивец, – укоризненно покачала головой Марфа. – Ну, и дальше что?

– А что дальше? Наши Стёпка с Никиткой тут же в драку к этой Мухе. Так Уля как зыкнет на них, как сверкнёт своими глазищами! Не смейте, говорит, я сама! И как кинется на Ваньку, да давай царапать его, таскать за волосы! Еле отбился от неё. Сейчас домой пошла вся в царапинах, и платье новое в цветочек розовый, что маменька Глаша покупала на днях, ей Ванька порвал. Правда, она ему рубаху тоже порвала.

– А ты где была? А парни? Что разнять не смогли? – спросила мама. – Неужто не смогли помешать драке-то?

– Ага, разнимешь её, как же. Блажит: сама, сама разберусь! И разобралась. Еле убёг Ванька от неё.

– Дальше-то что? – это уже Данила спросил. – Интересное кино получается.

– А что дальше? – снова пожала плечами дочка. – Наши Стёпка с Никиткой подкараулили Ваньку за кузницей после школы и так накостыляли Мухе, что юшкой красной с носа умылся. Больше не будет обзываться. Ещё брат евойный старший из четвёртого класса Вовка хотел встрять, так я ему сумкой с книгами по голове! Пускай не трогают наших!