Вишенки

Для неё он так и оставался Васильком, светом, светочем, идолом, иконой, на которую она молилась и молится всю свою сознательную жизнь. Вот и теперь она рядом с ним, своим Васильком-Васенькой. Она выходит его, вытащит, вернёт к жизни, это же её дело, дело преданной жены и любящей женщины. Кто же, если не она, это обязан сделать? А если, не дай Боже, что случится и не станет Василька, не сможет удержать мужа своего на этом свете, Господу будет угодно его присутствие там, на том свете, то и она рядом ляжет с ним, своим родным, любимым Васильком. Без него себя не мыслит эта хрупкая матушка Евфросиния, женщина с любящим, горячим сердцем и огромной, щедрой, жалостливой, жертвенной православной душой.

Говорила, гладила мужа и сама плакала вместе с ним, положив свою голову рядом на подушку. В таком положении они замирали часто в первые дни: он, священник, настоятель церкви, некогда сильный, богатырского телосложения, а теперь высохший до неузнаваемости старик, и она, его жена, маленькая, худенькая матушка Евфросиния. Она таким образом пыталась помочь ему, мужу, желала взять его боль, страдания на себя.

Только на второй день пришёл в себя батюшка, матушка уже и не чаяла поговорить с ним, такой плохой он был из тюрьмы-то. Спасибо доктору, дай ему Бог здоровья, спас, дал такую возможность говорить с Васенькой, её Васенькой. Она и сама тут же рядом с ним умерла бы. А зачем жить, если не будет рядом самого родного, любимого человека, которому посвятила всю себя? Какое счастье снова видеть его, говорить с ним, слышать его голос! Она же не мыслит себя отдельно от него. Он и она – это же для неё единое целое.

Матушка Евфросиния только на минутку сбегает домой, подуправится и снова в больницу к отцу Василию, а тому уже легче, намного легче. Правда, не рассказывает, что и как было в тюрьме, но жена догадывается. Она видела его тело, когда вместе с санитаром Иваном переодевали батюшку во всё чистое. Господи! Неужели это могли сделать люди? Так изуродовать человека, старого человека, священника. Неужели нет креста на них, нет души? Впрочем, о какой душе может идти речь. Это бездушные, страшные люди. Кто породил их? Есть ли у них мать? То, что у них нет ничего святого, она уже знает. И это всё в стране, которую безумно любят отец Василий и матушка Евфросиния. Господи! Что тогда могут сделать с Россией враги, если свои творят такое?

Батюшка спит, а матушка сидит рядом, сторожит сон мужа. Во-о-он, в окно опять кто-то смотрит, крестится какая-то женщина. Ей на смену пришёл уже мужчина, и так, почитай, весь день.

Как только прихожане узнали, что отец Василий вышел из тюрьмы и поправляет здоровье в местной больнице, так несть числа ходокам. Так и идут, так и идут люди. В палату санитар не пускает, Павел Петрович запретил даже детям и внукам посещать священника, так они к окну подходят, прильнут к стеклу и смотрят. А потом стоят рядом, крестятся, молятся за здоровье батюшки. Ну что ж. Уже легче на душе, что не потерял народ веру в Христа, не растерял в повседневной сутолоке, страхе ежедневном чувство сострадания к ближнему, жива вера православная. Значит, не все потеряли совесть христианскую. Даже молодёжь, молодые люди нет-нет да появятся в окне. А ведь им запретили посещать церковь, преследуют за веру христианскую, а в больницу к священнику бегут. О-о, как же им жить дальше без веры в Христа?

Матушка иногда подходит к окну или после настоятельных просьб выходит на улицу, её тут же обступают прихожане, и стар, и млад – все судьбой батюшки интересуются. Прибегали на днях из Вишенок, Пустошки, Борков, даже из самой далёкой деревеньки прихода Руни приходили. Матушка обстоятельно рассказывает всё, что можно о батюшке, его состоянии. Только не осуждает власть, ни единым словом. Зачем? Не стоит дразнить собак, нет, не стоит. Себе дороже. Она уже хорошо знает истинное лицо этой власти.

А сегодня доктор разрешил отцу Василию выйти на улицу. Впервые за всё время, как привезли из тюрьмы. Вроде не так стал харкать кровью, срослись рёбра, исчезли головокружение и боли в голове. Есть стал, аппетит появился. Это особенно радует матушку Евфросинию: значит по-настоящему пошёл на поправку.

– Всё, милейший Павел Петрович, – священник ухватил доктора за рукав. – Я, право, не знаю, как вас благодарить, но мне пора домой, в нашу церковку, не обессудьте, душа моя, но пора и честь знать. Слишком уж я у вас загостился.

– Будет вам, отец Василий! – Дрогунов приобнял священника. – Будет вам благодарить как курсистке, ей – же Богу! Это мой долг, моя прямая обязанность спасать, лечить людей.

– Вы знаете, Павел Петрович, – вмешалась в разговор матушка Евфросиния. – Мы были очень хорошо знакомы с вашим батюшкой, покойным Петром Петровичем, царствие ему небесное. Так я скажу, что ему не должно быть стыдно на том свете за своего сына, нет, не должно. Я не кривлю душой и не льщу вам, уважаемый доктор.

– Спасибо, конечно. Хорошее слово и кошке, так сказать, приятно. Но я бы попросил остаться вас, отец Василий, ещё хотя бы на пару деньков.