Виткевич. Бунтарь. Солдат империи

Нам кажется несостоятельным предположение о том, что Перовский догадался об антигосударственных намерениях поляков, но решил закрыть на это глаза[165]. В этом якобы сыграли свою роль его симпатии к вольнодумцам и другие, прагматические соображения. Осуждение поляков обязательно бросило бы тень на губернатора, проявлявшего к ним благосклонность и осложнило осуществление его амбициозных замыслов. Но, как представляется, правитель Оренбуржья ни под каким видом не стал бы помогать возможным фигурантам заговора, будь он уверен в их вине. При необходимости Перовский беспощадно карал не то, что «покушавшихся на основы», а просто нарушителей дисциплины, неважно, поляки они или русские. Однажды по его указанию засекли насмерть рядового Левандовского, вспылившего из-за самодурства командира и сорвавшего с него эполеты[166].

Поэтому, если бы Василий Алексеевич хоть в какой-то степени допустил причастность Виткевича и его друзей к «заговору», никаких поблажек с его стороны не последовало бы. Однако, обеспечив максимально объективное расследование, такое допущение он исключил[167].

Бухара

Бежать в Бухару Виткевич не собирался, однако побывать в этом ханстве ему, конечно, не терпелось. Продемонстрировав свою сноровку в степных рейдах, он стремился к выполнению более сложных заданий, а к Бухаре, представлявшей несомненный интерес для Российской империи, в Оренбурге давно «приценивались». Точно известно, что там он побывал в конце 1835 – начале 1836 года, но, возможно, это путешествие было не первым.

Слово Браламбергу:

«Первый раз, зимой, в киргизской одежде, сопровождаемый двумя преданными киргизами, он совершил за 17 дней переход в Бухару верхом, по глубокому снегу, через замерзшую Сырдарью. В одетом по-киргизски, прекрасно усвоившем обычаи, привычки и язык киргизов человеке никто не признавал европейца и христианина, даже фанатичные бухарцы; более того, красивые темные глаза, черная борода, обстриженная макушка и смуглое лицо делали его похожим на азиата и мусульманина»[168].

Если это был «первый раз», выходит, должен был быть и во второй. К тому же из сказанного следует, что в Бухару Виткевич пробирался, замаскировавшись, как лазутчик. Вряд ли речь могла идти о поездке 1835–1836 годов, когда он не скрывал свою «российскую принадлежность» и за киргиза себя не выдавал.

Вообще-то, способность к мимикрии была немаловажной, ведь чужеземцев в Бухаре не жаловали. Им без колебаний рубили головы, чтобы пресечь поползновения внешних держав вторгнуться в ее пределы. Виткевич был прекрасно об этом осведомлен и, тем не менее, оказался на краю гибели. Его маскарад был безупречным, местные жители едва ли могли распознать в нем незваного пришельца. Опасность пришла с другой стороны. Этот эпизод запечатлен в записках Песляка:

«В это время быстрой служебной карьеры Виткевич сделал путешествие верхом через Усть-Урт[169]

в Хиву, а оттуда в Бухарию, где его узнал беглый русский рядовой, служивший у хана поваром, и выдал его. Обреченный на смерть, он спасся от предстоявших ему мучений и смерти только благодаря чудесному случаю и ловкости преданного бухарца Шепулата, помогшего ему, спасаясь бегством.

Туманы и чрезвычайно подвижные пески способствовали к скрытию следов побега. Преодолев необыкновенные трудности в пути и оставив в одном месте уже бесполезных при дальнейшем бегстве лошадей с подрезанными жилами у задних ног, вместе с платьем, оружием, деньгами и вещами, и просидев сутки в кустарниках саксаула, занесенных песком, он в самом жалком положении добрался до Оренбурга и составил возможно вернейшую карту пути по необозримым кайсак-киргизским, хивинским и бухарским степям»[170].

К сожалению, остаются неизвестными многие детали этой авантюрной вылазки. Кто такой «преданный бухарец Шепулат», каким образом свел с ним знакомство Виткевич, чем сумел расположить к себе? Был Ян брошен в темницу, и если да, то как именно совершил побег?

Рассказ Песляка говорит о том, что отваги и ловкости молодому поляку было не занимать. Правда, автор записок не совсем точен. Это относится, прежде всего, к утверждению, что составленная Виткевичем карта «была представлена императору Николаю Павловичу», вследствие чего юного офицера вызвали в Петербург, где он удостоился личного объяснения с государем[171]. Карту, о которой шла речь, Виткевич составил существенно позже, по результатам своей второй поездки в Бухару. Ну, а аудиенция у Николая I – вымысел чистой воды.

Вне зависимости от того, имел место первый бухарский рейд или нет, к середине 1830-х годов Виткевич приобрел немалый опыт оперативных действий в Степи, что повысило его престиж в глазах Перовского, овеяло славой лихого парня, даже искателя приключений, способного выпутаться из любой передряги. Только вот полной политической реабилитации и прощения петербургских верхов пока было не видать.