Виткевич. Бунтарь. Солдат империи

Конечно, захоти Шуджа направить к русским своего человека, то уж постарался бы найти того, кто не вызвал бы никаких подозрений. И все же Родофиникин мучился сомнениями: «…Нам кажется довольно странным и чудным, каким образом хан Кабульский решился отправить его в Россию, тогда как не мог не знать, что он был у них с принцем той династии, которая им свергнута, и которая следовательно ему враждебна»[288].

Под лупой изучали послание Дост Мухаммед-хана. «…Сам тон, в котором написана грамота… показался нам уничижительным… и как бы не в том же духе, в котором по обыкновению пишутся велеречивые послания от владык восточных»[289]. Создавалось впечатление, что эмир не в меру подобострастен, заискивает перед российским государем.

Родофиникин, получив информацию о том, что в Оренбурге якобы остался афганский слуга Гуссейна, попросил Перовского разговорить его, и «тем или другим способом что-либо из него выведать, ибо непременно нужно вывести Гуссейна Али на чистую воду и увериться, точно ли это та особа, за которую выдает себя…»[290]. Без этого, резюмировалось, «ничего нельзя затевать с ним»[291].

Василий Алексеевич, раздосадованный излишней, с его точки зрения, дотошностью директора департамента, ответил несколько резковато (письмо от 4 августа). Мол, никакого афганского служителя у Гуссейна Али не было и «ехал он из Бухары с одним Виткевичем, при котором находились несколько человек кайсаков, один татарин и башкирец Ибетт-Улла, который состоит ныне, под именем киргиза, при Мире Гуссейне Али»[292]

. Что касается грамоты Дост Мухаммед-хана, то Перовский, равно как и председатель Пограничной комиссии Гене придерживались единого мнения – она не поддельная[293]. Что до «унизительного» тона грамоты, то он свидетельствовал лишь о «критическом положении хана Кабула»[294].

В отличие от Родофиникина, Перовский не считал, что пребывание в свите принца Фарука – достаточное основание, чтобы говорить о «двуличии» Гуссейна Али. Объяснял, что Дост Мухаммед-хан мог остановить выбор на этом человеке потому, что тот уже бывал в России и отчасти познакомился со здешними реалиями. Ведь «менее опытный человек подвергался бы большей опасности и легко мог бы не достигнуть цели своей». Этот аргумент в глазах кабульского властителя должен был перевесить то обстоятельство, что Гуссейн Али путешествовал в 1831 году «с принцем свергнутой династии». И потом, утверждал Перовский, «Гуссейн уже удален от принца и служит нынешнему хану». К тому же он «довольно долго проживал в Оренбурге и заслужил здесь общее доверие, как человек честный и благонадежный»[295]. Фактически оренбургский губернатор ручался за эмиссара Дост Мухаммед-хана.

Эмоциональность и некоторая обидчивость Перовского – лишнее свидетельство его заинтересованности в успешном исходе визита Гуссейна Али, могущего способствовать развороту российской внешней политики лицом к Центральной Азии. Кроме того, губернатор не забывал о своем протеже, о его будущей карьере. Если в Петербурге не сочтут возможным пойти навстречу Дост Мухаммед-хану, Виткевичу скорее всего, придется возвращаться в Оренбург и «карьерный скачок» придется отложить на какое-то время.

В общем, Василий Алексеевич категорически отметал все сомнения Родофиникина. Верил, что Константин Константинович к нему прислушается, ведь он тоже желал осуществления афганского проекта, переживал из-за того, что англичане теснили русских в Азии и ратовал за усиление азиатского вектора российской политики.

Перовский посоветовал директору лично переговорить с Гуссейном Али, и «те из ваших сомнений, которые могут быть ему сообщены, вероятно, им самим разъяснены будут удовлетворительно». «С другой стороны, – добавлял губернатор, – г. Виткевич, также коротко знакомый с делом, не менее того мог бы подать некоторые дополнительные объяснения»[296]. Как видим, любую ситуацию Василий Алексеевич использовал для того, чтобы напомнить о своем любимце.

Неизвестно, в какой степени оренбургскому губернатору удалось повлиять на Родофиникина. Скорее всего, тот согласился с точкой зрения Перовского, но не спешил с выводами. Временем он располагал, поскольку государь император, от которого зависело окончательное решение, как уже отмечалось, находился на отдыхе.

«Для чего я здесь?»