Виткевич. Бунтарь. Солдат империи

Участие России должно было гарантировать сцепку восточных игроков в противовес Великобритании. В справке Азиатского департамента «Персия и Афганистан с 1834 по 1847 год» говорилось: «Мысль России о Востоке не должна состоять в том, чтобы утвердиться там непосредственно, ибо это не вполне полезно, но чтобы противостоять могуществу Англии, стараясь обессиливать защиту бесчисленных средств, у ней находящихся, и защиту бесчисленных племен, которые ей служат, или ее боятся. Россия должна искусно беспокоить Англию неопределенными страхами, окружать беспокойствами, которые навсегда останутся неприкосновенными, словом, употреблять постоянную предусмотрительность со всех сторон»[274].

Таким образом, на авансцену выпускалась Персия, а Россия руководила процессом из-за кулис, дергала за ниточки. Симонич приводил содержание полученного им предписания, где говорилось, что «отдаленность границ Афганистана и России помешает обеим сторонам быть полезными друг другу», и что «более естественным для Афганистана будет покровительство персидского шаха, под эгиду которого и должны встать Баракзаи». Таким образом, «С.-Петербургский кабинет советовал создать союз афганских принцев, куда, признав себя вассалами Персии, войдут, прежде всего, принцы кабульский и кандагарский»[275]. В справке Азиатского департамента уточнялось, что сверхзадача заключалась в том, чтобы воспрепятствовать англичанам заградить русским «путь в небольшие афганские государства»[276]

.

Если Россия ставила на консолидацию афганских земель, то Великобритания желала обратного, и в российском Министерстве иностранных дел это хорошо понимали: «не смея идти прямо против нас по внушаемому нами к себе уважению, Англия стремится поразить наших союзников на Востоке, чтобы отвлечь и разъединить всех, которые надеются выиграть при этих обстоятельствах». Так что приходилось давать отпор Лондону и стараться «привести в движение народы Азии для вооружения их вместе против Английской Индии»[277]. К этому в конечном итоге сводилась суть плана создания коалиции, в которой каждому участнику отводилась своя роль. Персия – формально во главе, афганские ханства – персидские протектораты, в определенной степени сохранявшие свою самостоятельность, а Россия – неформальный лидер и арбитр.

Трудно было сомневаться в том, что реализация проекта даже в начальной стадии вызовет возмущение и негодование Лондона. В 1836 году английский посланник в Персии Эллис (которого вскоре сменил Макнил) рапортовал Пальмерстону: «Я положительно убедился в том, что английское правительство не может дозволить Персии распространить пределы свои по направлению к Афганистану без опасения в потрясении внутреннего спокойствия в Индии, ибо сие распространение пределов Персии установило бы влияние России

на самом пороге нашей Индейской империи, а поелику Персия не хочет или не смеет войти в тесное сношение с Великобританией, то политика наша не должна более считать ее оплотом для обороны Индии, но, напротив того, видеть в ней первую линию, с которой должны начинаться наступательные действия»[278].

Так мыслили практически все британские политики, офицеры, дипломаты и разведчики. Стремление шаха подчинить себе Герат трактовалось в русле «ползучей российской экспансии». Макнил признавал, что у Тегерана имелись основания для «укрощения» Герата (в письме Пальмерстону от 24 февраля 1837 года он упоминал о «хищных нападениях на персидскую территорию» со стороны гератских туркменов и хазарейцев[279]), но с учетом российского фактора считал необходимым воспрепятствовать реализации замыслов Тегерана.

Представление о России как главной угрозе Британской империи считалось неоспоримой истиной. Еще один наглядный пример – рассуждения современника Макнила, лейтенанта Генри Роулинсона (впоследствии генерал-майора), который с 1830-х годов и на протяжении нескольких десятилетий успешно делал карьеру в Индии, Персии и Афганистане. Дж. Роулинсон, автор биографической книги, основанной на дневниках и письмах своего родственника, обильно цитировал его высказывания: