Виткевич. Бунтарь. Солдат империи

Виткевич докладывал Симоничу в Тегеран: «Тем временем, 21 февраля, был получен ответ Окленда, в котором решительно отвергалось всё, о чем договорился Бернс. Окленд также не советовал правителям Афганистана заключать какие-либо союзы с другими державами, писал, что афганцы во многом обязаны своей независимостью Англии, которая удерживает Ранджит Сингха от вторжения на их земли»[433].

Признание величия эмира и передача ему Пешавара снимались с повестки дня. Весьма скептически генерал-губернатор отнесся к аргументам Бернса относительно преимуществ союза с объединенным Афганистаном: Великобритания традиционно предпочитала разделять и стравливать небольшие государства, а не объединять и таким образом усиливать их. Вместо этого Окленд предлагал соблазнить кабульского эмира услугами «честного посредника», которые мог предоставить Лондон, дабы прекратить вражду между ним и Ранджит Сингхом, обеспечив их мирное сожительство в тени британской короны.

Высокомерный тон и содержание послания глубоко оскорбили эмира, Александр Бернс в его глазах немедленно превратился во врага и обманщика. «Я вижу, – объявил ему Дост Мухаммед-хан, – что Англия не дорожит моей дружбой. Я стучался к вам в дверь, но вы меня отвергли. Правда, Россия слишком далеко: но через Персию, которая также принадлежит царю, как вам Индия, Россия может мне помочь. И если мы, афганцы, еще раз должны будем подчиняться кому-нибудь, то лучше же нам повиноваться Мохаммад-шаху, который все-таки мусульманин»[434].

Эмир первым делом отправил письмо Окленда в Пешавар с тем, чтобы кандагарские братья изучили его и кто-либо из них прибыл для консультаций в Кабул. Узнав об этом, Бернс отправил указание Личу, всё еще находившемуся в Кандагаре, чтобы тот постарался не допустить такого визита. Однако усилия Лича привели к результату, обратному желаемому. Раздраженный Кохендиль-хан пришел к выводу, что в сложившейся обстановке желательно ориентироваться на Персию и Россию, и направил в Кабул Мехрдиль-хана.

Отношение Дост Мухаммед-хана и его окружения к Виткевичу и Бернсу изменилось диаметрально противоположным образом. «Теперь становилось очевидным, что эмир Кабула непритворно демонстрировал свою приверженность российскому правительству, и дальнейшее пребывание в Кабуле Александра Бернса не делало ему чести и не повышало престижа его правительства»[435]. Российского агента привечали, а британского третировали. На праздник Навруз (21 марта) его даже забыли пригласить и спохватились, когда мероприятие было в самом разгаре. Чтобы не распространились слухи об ангажированности Кабула, Самед Абдул-хан послал за Бернсом, который наотрез отказался принять приглашение в подобной ситуации, и послал вместо себя Мохана Лала. Тот стал свидетелем того, насколько уверенно и независимо вел себя Виткевич. Вероятно, полагал, что союз России с Кабулом теперь дело решенное. Щедро раздавал обещания, говорил, что Россия поможет вернуть Кабулу не только Пешавар, но и все афганские территории, а заодно Синд и даже Кашмир. Этому княжеству Виткевич почему-то уделял особенное внимание, рассказывая, какой популярностью пользуются кашмирские шали в Москве и Петербурге.

Поручика, опьяненного успехом, слегка «заносило». Самед Абдул-хан и другие афганцы с некоторым скептицизмом восприняли его слова о том, что он поедет в Лахор с посланиями магарадже от царя и шаха, обо всем с ним договорится и заставит согласиться на территориальные уступки даже без вооруженного натиска[436]

. Если же Лев Лахора станет упираться, то шах двинет на Пенджаб свои войска, и тогда против англичан поднимутся все индийские князья, недовольные колониальным гнетом. Британцы, представлявшие, по словам Виткевича, «зарвавшихся купчишек», конечно, отступят, поскольку за спиной персов афганцев и индийцев будет маячить такая «воинственная страна», как Россия[437].

Послания Николая I Сингху не существовало. Маловероятно и то, что в обстоятельствах, когда еще не был решен вопрос с Кандагаром и Кабулом, свое письмо Сингху передавал шах.

Афганцы понимали, что русский эмиссар выдает желаемое за действительное, но относились к такого рода болтовне с добродушным снисхождением. Главное, что ценилось – убежденность Виткевича в необходимости сближения России и Афганистана.

Мохан Лал оказался свидетелем любопытного разговора, состоявшегося между Виткевичем и Самед Абдул-ханом. Они повели беседу о поэзии, любовь к которой на Востоке считается признаком утонченности и аристократизма. И тут Ян, несмотря на все свои азиатские пристрастия, показал себе человеком к лирике равнодушным, приверженцем научного познания и прогресса. Поэзия, заявил он, это удел «ленивых», а деятельные люди полагаются на научные изобретения, которые позволяют создавать материальные богатства.