«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.

Проблематичным остается и политический смысл кулацкой операции. Преамбула приказа, гласящая, что цель операции против бывших кулаков, уголовников, церковников и кадров антисоветских политических партий «…защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства»[9], не объясняет ни актуальности, ни масштабности, ни чрезвычайности предписанных мер.

Это, впрочем, не помешало ряду историков принять официальную точку зрения: бывшие кулаки и прочие асоциальные элементы мешали успешному социалистическому строительству и потому подлежали искоренению, если не по инициативе, то с полного одобрения трудящихся масс. Читаем у Ш. Фицпатрик в главе «Облава на маргиналов»: Приказ «…отражает обычный для Советов параноидальный страх перед кулаками, однако есть в нем нечто, более присущее германскому нацизму, нежели советскому коммунизму, в частности, идея о том, что социальных улучшений можно добиться, избавив общество от „нечистых“, отклоняющихся от нормы, маргинальных его членов»[10]

.

Слово «маргиналы» здесь ключевое. Оно, по мнению автора, призвано объяснить социальный смысл операции. Бывшие кулаки — это плохие работники, или просто «бывшие люди» своими установками, воспоминаниями, стонами и охами, надеждой на возвращение к прежним устоям, религиозным умонастроением, не вписывающиеся в новое колхозное сообщество, несовместимые с ним и потому подлежащие искоренению, так же как и уголовный элемент. Кто заинтересован в их устранении? Самый первый ответ гласит — Сталин[11]. Региональные партийные начальники — возражает Ю. Жуков. В демократических выборах на основе новой конституции они усмотрели опасность консолидации антисоветских элементов и вырвали у Сталина согласие на проведение превентивной операции против реальных или мнимых врагов советского строя, одновременно стремясь отвести удар от самих себя как малокомпетентных руководителей[12]

.

Дискуссия на февральско-мартовском пленуме ВКП(б) свидетельствует о том, что, действительно, многие секретари обкомов говорили об угрозах, исходящих от бывших кулаков[13], священнослужителей всех конфессий и бывших членов некоммунистических партий. С точкой зрения Ю. Жукова согласен и Дж. А. Гетти: «Инициатива возобновления [истребительной] кампании необязательно могла исходить от Сталина». Террор развернули местные руководители, по этой причине он стал слепым, безадресным, напоминающим «…неприцельную пальбу по толпе»[14]

.

Это не был слепой террор, — возражают М. Юнге и Р. Биннер: происходил отбор будущих жертв.

«Преследование происходило менее бессистемно и более целенаправленно, чем это часто изображается. Бывшие кулаки, мелкоуголовные рецидивисты, маргинализированные безработные и бездомные, священники и члены церкви, бывшие социал-революционеры и меньшевики, представители старого режима и противники большевиков времен Гражданской войны, враги от рождения (дети кулаков, священников и т. д.) относились к группам риска большого террора».

Немецкие исследователи настаивают на значительном влиянии местных элит на ход и масштабы массовой операции[15]. Если в их книге речь идет о региональном партийном руководстве, то в последующих выступлениях, в том числе на одной из конференций М. Юнге распространил это суждение и на низовых агентов власти, в том числе на руководителей сельских советов. Их инициирующее участие в репрессиях он аргументирует тем, что секретарь сельсовета составлял справки для райотделов НКВД на лиц, подлежащих аресту или уже арестованных. По мнению Юнге, низовые руководители нацеливали карающую руку НКВД на людей, бывших помехой их управленческим практикам. Более радикальную точку зрения предложил В. И. Бакулин:

«Многие из них [простых людей] шли в лагеря или под расстрел по доносам своих коллег по работе, соседей и т. д. на почве зависти, личного недоброжелательства и т. п.»[16].