Владимир Мономах. Между историей и легендой

По словам Херборда, биографа епископа Оттона Бамбергского, в начале XII столетия отношения между русскими князьями и польским князем Болеславом III были враждебными: женитьба Болеслава на дочери «русского короля» (Сбыславе, дочери Святополка Изяславича) лишь на время стабилизировала ситуацию, а после ее смерти противостояние возобновилось снова. Тогда воевода Болеслава Петр Властович предложил одолеть «русского короля» хитростью. «Взяв с собой около 30 самых сильных мужей, Петр под вымышленным предлогом перебежал к королю Руси и, обманув его ловкими речами, заставил поверить, что плохо относится к князю. И король, доверившись человеку, которого тоже считал хитроумным, стал во многих своих делах прибегать к его дружеским услугам в надежде, что в конце концов с его помощью сможет восторжествовать над всей Польшей. Но Петр задумал иное. В самом деле, когда однажды мнимый перебежчик и его товарищи отправились с королем в лес на охоту, ничего дурного не подозревавший король, гонясь за зверем, отъехал от стен далее обычного. Другие отстали, а Петр со своими [людьми] остался с ним. Пользуясь этой удачной возможностью, он схватил короля, доставив своему князю, как и обещал, бескровную победу над Русью»[295]

.

Рассказ Херборда, смешивая события, не учитывает дифференциации внешнеполитических интересов русских князей. Так, Святополк Изяславич, организовавший брак своей дочери с Болеславом III, был сторонником сотрудничества с Польшей, а Ростиславичи, напротив, являлись противниками поляков. Еще более утрировал события польский хронист начала XIII в., краковский епископ Винцентий Кадлубек, который сообщал, что взятого в плен русского князя звали Володарем.

«…Совершенно не терпевший чужой удачи, князь Руси Володарь (Wladarius) встречается с каждым по отдельности [из соседей Болеслава], возбуждает всех вместе, всем напоминая об их благородном происхождении. Объясняет, сколь бесславно клеймо рабства; добавляет, что меньше несчастье родиться рабом, чем стать, ибо там – немилость природы, а здесь – бедствие от малодушия, в которое очень легко впасть, но трудно выбраться; что куда почетнее смерть на прямом пути, чем жизнь на ухабистом бездорожье. И пусть выбирают, веревке ли быть перерезанной или шее? Итак, смотря по занятости Болеслава, потихоньку выбирают время для возмущения, все единодушно от него отступают, все против него сговариваются, все клятвенно присягают потушить славу Болеслава, как общий пожар <…>.

Однако он [Болеслав] советуется с сенатом, силой ли противостоять этому злу или иначе – какой-нибудь хитростью, и с чего следует начать? И пока все молчат, колеблясь, что делать в таких обстоятельствах, некий князь по высокородности и очень близкий к князю по положению, муж благородного великодушия, столь же неутомимый в деле, сколь находчивый разумом – да, тот самый прославленный Петр Влостович узел сомнений не рвет, не рубит, а спасительным образом развязывает».

Согласно Кадлубеку, Петр заявил, что прежде всего надо браться за Володаря и после этого, «взяв небольшую, но отборную дружину из своих, он отправляется на Русь; приняв на себя звание перебежчика, говорит, будто не мог вынести жестокости князя; жалуется, что сделал [это] из-за обид; уверяет, что для храброго мужа слаще суровость изгнания, чем роскошь на родине. Володарь радуется, что усилился силой такого мужа; радуется и его окружение, что им будто свыше послано общество такого соратника: «Конец, – говорят, – Болеславу, конец лехитам!» А поскольку слава князя – скрывать слово, Петр до дела ни словом не открылся никому из своих». Когда же он решает осуществить свой замысел, то поступает следующим образом: «Посреди сотрапезников, посреди пира разом хватает Володаря, за волосы вытаскивает из-за стола, повергает на землю, повергнутого связывает…»[296]

Этот «сценарий» развития событий на исходе XIII в. за Кадлубеком повторил составитель «Великопольской хроники».