Владимир Набоков: pro et contra. Том 1

Резкое противоречие между жизненным и шахматным обликом и поведением игроков, типичный феномен в истории интеллектуальных игр, воспроизводится Набоковым и Кавабатой в наиболее обостренной форме, что подчеркивает несовместимость двух миров, игрового и реального, несовместимость двойного бытия, и, следовательно, вносит в сюжет условие закономерности драматической развязки.

Нельзя не заметить, что и у Набокова, и у Кавабаты образы соперников отражают традиционное понимание противоборства как качественного противопоставления. Лужин и Мастер— игроки эстетического направления [402], манеру Турати и Отаке отличает воинствующая «агрессивная сила», «мятежная фантазия» (145)

[403]. Оба — представители «новейшего направления» в шахматах и в Го [404], оба известны своим «дерзостным» (106), атакующим дебютом, но решающую партию, и это совпадение, особенно симптоматично, Турати и Отаке начинают «трафаретнейшим» ходом (147) [405]

.

И внешне они отличны от соперников, физически крепки, широкоплечи (135) [406], темпераментны, обоих «до сих пор не покидала фортуна» (106). Согласно житейской логике, этикачества обеспечивают им победу. Однако в контексте интеллектуальной, творческой игры, выходящей за пределы нормативных понятий здравого смысла, такая мотивация превосходства понимается как пародийная.

Близость романов Набокова и Кавабаты реализуется и на уровне сюжетного развития. Во время турнира и Мастер, и Лужин заболевают. Болезнь не только придает драматический характер схватке, но трансформирует ее в борьбу с самой судьбой. Вот что пишет Кавабата о Мастере: «Больной, с выкрашенными в черный цвет волосами, чтобы еще продолжать борьбу, он, без сомнения, уже разыгрывал собственную жизнь»

[407]. Так же понимает эту схватку Лужин, для которого игра выходит за пределы шахматной доски в жизнь. Цитирую: «Комбинация, которую он со времени бала мучительно разгадывал, неожиданно ему открылась, благодаря случайной фразе, долетевшей из другой комнаты <…>. Но с этого дня покоя для него не было, — нужно было придумать, пожалуй, защиту против этой коварной комбинации <…>, а для этого следовало предугадать ее конечную цель, роковое ее направление…» (225). Он «все время смотрел и слушал, не проскользнул ли где намек на следующий ход, не продолжается ли игра, не им затеянная, но с ужасной силой направленная против него» (239).

«Шахматная комбинация — это утонченная пытка, — свидетельствуют шахматные учебники, — противник, разгадав комбинацию, видит, что каждый шаг приближает его к проигрышу, но этого шага он не может не совершить под угрозой немедленной гибели. Очень часто шахматисты не дают довести до конца выигрывающую комбинацию, предпочитая сдаться немедленно» [408]. В романе Набокова Лужин сознает свой проигрыш («Цель атаки ясна. Неумолимым повторением ходов она приводит опять к той же страсти, разрушающей жизненный сон. Опустошение, ужас, безумие» [258]) и кончает жизнь самоубийством. Его жизненная партия закончена. В романе Кавабаты Мастер также проигрывает и умирает. Цитирую: «Жизнь Шусаи, мастера Го, закончилась вместе с его искусством на этом последнем турнире» [409]

.

Завершение жизни как завершение партии придает ей самоценность художественного произведения. Эта смысловая замкнутость игровой схватки, вещи в себе, воплощается в композиционном рисунке романа. «Турнир Го» начинается и кончается смертью Мастера. Воспоминание о последнем турнире, как от толчка, извещения о смерти, разворачивается вплоть до ее факта. Аналогичная законченность отличает и композицию «Защиты». Роман начинается утратой героем имени («Больше всего его поразило, что с понедельника он будет Лужиным» [23]) и кончается обретением имени, но исчезновением его носителя. («Дверь выбили. „Александр Иванович, Александр Иванович!“ — заревело несколько голосов. Но никакого Александра Ивановича не было» [267]).

Чем же объясняются выявленные совпадения в этих не связанных друг с другом романах? Представляется, что сходство обусловлено, в первую очередь, самой темой игры.

Изображение Вл. Набоковым шахматной игры, построенной на логике и интеллектуальном творчестве, как состязания с судьбой, представляет следующий этап в развитии одной из центральных тем европейской и русской литературы XIX века — игры карточной.