Владимир Набоков: русские годы

В начале апреля Набоков работал над рассказом «Памяти Л.И. Шигаева», третьим за три месяца⁶². Рассказ построен в форме некролога умершему другу Л.И. Шигаеву, который спас повествователя, когда тот, жертва несчастной любви, начал спиваться и ему уже виделось, как жабоподобные чертики карабкаются к нему на письменный стол. Рассказчик, снимавший комнату рядом с Шигаевым, говорит о нем как о человеке ничем не примечательном, равнодушном к искусству, литературе, природе и все же необыкновенно живом в каждой непредсказуемой подробности. Когда Шигаев уезжает на работу в Прагу, где он вскоре умрет от разрыва сердца, повествователь спрашивает себя:

Думал ли я, что вижу его в последний раз? Конечно, думал. Именно так и думал: вот я вижу тебя в последний раз, ибо я думаю так всегда и обо всем, обо всех. Моя жизнь — сплошное прощание с предметами и людьми, часто не обращающими никакого внимания на мой горький, безумный, мгновенный привет.

В этом коротком и непритязательном рассказе Набоков снова на высоте: он классифицирует великолепных чертиков с такой же аккуратностью, с какой он описывал новую бабочку, он тонко доказывает неповторимость обычной жизни, даже увиденной лишь извне, он создает запоминающуюся и забавную историю внутренней жизни повествователя, которую никто не смог бы написать для его

некролога.

С приходом весны Набоков воспрял духом. Мечты об отъезде всегда были дешевле железнодорожных билетов, и он мечтал поехать осенью в Париж, на Майорку⁶³. А пока он писал Ходасевичу: «Берлин сейчас очень хорош, благодаря весне, которая в этом году особенно сочная, — и я, как собака, шалею от всяких интересных запахов». Дальше он признавался:

Роман, который теперь пишу, — после «Отчаяния» — чудовищно труден; между прочим, герой мой работает над биографией Чернышевского, поэтому мне пришлось прочесть те многочисленные книги, которые об этом господине написаны, — и все это по-своему переварить, и теперь у меня изжога. Он был бездарнее многих, но многих мужественнее. В его дневнике есть подробное описание того, как, каким способом и где — он блевал (нищ был, нечистоплотен, питался дрянью в эти его «студентские» годы). Тома его писаний совершенно, конечно, мертвые теперь, но я выискал там и сям (особенно в двух его романах и мелких вещах, написанных на каторге) удивительно человеческие, жалостливые вещи. Его здорово терзали. Он называл Толстого «пошляком, украшающим павлиньими перьями свою пошлую задницу», а Толстой его называл «клоповоняющим» (оба — в письмах Тургеневу). Жена называла его «мой Канашенька» и бешено ему изменяла⁶⁴.

XI

Хорошее настроение Набокова объяснялось не только приходом весны. Его следующее письмо Ходасевичу начиналось словами: «У нас родился сын. Мы назвали его Дмитрием». Дмитрий Владимирович Набоков родился ранним утром 10 мая 1934 года в частной клинике около Байришер Плац. Хотя Набоковы продолжали обычную светскую жизнь вплоть до последних недель перед рождением Дмитрия, Вере удавалось скрывать свое положение — одеждой, осанкой, молчанием. Из самых близких друзей только Георгий Гессен и Анна Фейгина были посвящены в тайну. Даже для матери Набокова рождение внука стало полной неожиданностью⁶⁵.