Владислав Листьев. Послесловие…

СЕРГЕЙ ЛОМАКИН. Я-то помню другую историю. Когда были президентские дебаты, во время которых, так получилось, про Ельцина мы не очень как-то корректно сказали. А я вел эти дебаты. И у меня начались проблемы. Влад был один из немногих, кто позвонил мне после этого злосчастного интервью. Сказал, что знает, какое у меня скверное состояние, как меня все гнобят. Потом добавил: «Я не отношусь к тем людям, которые тебя осуждают. На мою поддержку можешь рассчитывать всегда». Это был единственный человек, который мне позвонил.

АНАТОЛИЙ ЛЫСЕНКО. После этой истории меня собрались исключать из партии, снимать с работы. Но потом все заглохло. Я приехал на коллегию. Из Склифа, на костылях, защищать меня примчался Саша Пономарев. Мне сказали, что мой вопрос решен. Могу ехать домой. В партии оставляли, но с работы я должен был уйти. И тут, вижу, идет Аксенов, тогдашний председатель Гостелерадио, человек, на мой взгляд, эталонной порядочности. Подходит ко мне и говорит; «Да, тяжело, но работать надо по-большевистски». И все. Это потом мне уже сказали, что мой вопрос даже не рассматривался.

АНДРЕЙ ШИПИЛОВ. Кстати, с Ельциным был связан еще один полуанекдотический случай. В ноябрьском эфире нашей передачи Алла Пугачева дебютировала с песней про редактора. Что-то там было про то, что, мол, режь, редактор, но имей совесть. После первого эфира телефоны руководства раскалились. Мы не могли понять, в чем дело. Потом выяснилось, что руководство усмотрело в песне намек на октябрьский пленум ЦК, после которого был снят Ельцин. Ни у кого из нас эти аналогии не возникали — все-таки еще недостаточно «матерыми» мы были.

Второй известный случай был связан с Марком Захаровым. Передача выходила накануне дня рождения Ленина, и, естественно, Мукусев, Цветов и Захаров должны были отметиться по этому поводу. Тематика их выступлений обсуждалась последовательно во всех руководящих кабинетах — от Сагалаева до Шевелева, Днем, как водится, все прошло тихо. Володя рассказал историю про то, как наши военнопленные отмечали день рождения в концлагере, слепив из своих нищенских паек мякишный бюстик Ленина. Затем что-то говорил Захаров, а заключал тему Цветов с традиционной для него темой любви к Ленину японцев. Вечером все началось тоже без приключений. Володя рассказывал свою историю, я уже стал подремывать за режиссерским пультом. Мукусев передал слово Захарову, который до этого со своими полузакрытыми глазами напоминал спящую сову. Вдруг он встрепенулся и заявил: «Хорошо, Володя, все, о чем мы договаривались заранее, я скажу, но позже. А сейчас мне хотелось бы поговорить о другом». И стал пламенно убеждать всех, что нужно наконец предать Ильича земле, что это соответствует его собственной воле и воле Крупской и т.д.

Это был один из тех моментов, когда понимаешь смысл выражения «мурашки по спине побежали» — ведь все последствия этого выступления были очевидны. Почему-то стало смешно, и я ждал только одного: кто из руководства позвонит первым. Захаров говорил минут пять в звенящей Тишине. Смысл происходящего был понятен всем, и каждый боялся пропустить хоть слово. Мукусев при первых же пассажах положил руки на стол и уронил на них голову, хорошо, что операторы среагировали быстро и дали крупный план Захарова. Цветова тоже нельзя было показывать, он сидел в полной растерянности. Думаю, не из-за оригинальности темы, а потому, что, как профессионал, понимал, насколько нелепым он будет выглядеть после такого захода со своим заготовленным рассказом «Ленин в душах японцев». Наконец Захаров закончил и вновь принял позу дремлющей совы.

Только тут на пульте раздался... не звонок даже, а писк телефона. Звонил Пономарев. Еле слышным голосом он потребовал вырубить передачу из эфира. А какой смысл?

Все самое страшное уж точно позади. Короче, передачу довели до конца, после чего все причастные постарались удалиться на выходные в недосягаемые места. Что творилось в субботу и воскресенье у телецентра, знаю только по рассказам. Говорят, такого количества членовозов не видел даже Кремль. Передачу просматривали под микроскопом. Мы готовились класть партбилеты, получать строгие выговоры, но как-то тихо все сошло на нет. Не стоит говорить, что пришедший в себя Мукусев стал ходить гоголем и намекать, что на самом деле Захаров все с ним заранее согласовал.

Вообще если для нас, молодых, это все было некоей игрой, то для руководства порой — вопросом жизни и смерти. Существование в постоянной стрессовой ситуации давало о себе знать — по-моему, как раз после случая с Захаровым у Лысенко парализовало часть щеки.