Владивосток – Порт-Артур

– Не гневи же Бога! Что еще за греховные мысли? Сиротство… Да, удар дядюшка Берти с его кабинетом, банкирами и лордствами готовят нам пониже пояса. А ты что хотел, собственно? Чтобы Лондон отступился от твоего флота? Или от моего, если утопление его япошкам окажется не под силу? Это, мой дорогой, британский реалполитик в действии. А про разные злокозненные разговоры в твоем окружении… – Николай помолчал, потом положил свою руку поверх руки Вильгельма, – ветер все унесет и развеет…

А про себя добавил: «Кроме той бумаги, которая, как считает Банщиков, сейчас лежит у тебя в кармане. Причем ты уверен, что в ней – божия благодать для Германии, а там лишь очередная подлость и предательство…»

– Как это все… Ники, прости, но мне необходимо срочно чуть-чуть промочить горло. Ты не возражаешь?

– Пойдем. Тем более что ужин уже накрыли. Но перед этим я попрошу тебя об одном одолжении.

– О чем ты? Какие одолжения?! Что ты хочешь?

– Вилли. Ты знаешь свою натуру лучше, чем я. Ты уверен, что можешь сдерживать свои порывы? От посторонних?

– О, да! Я всегда…

– Вилли. Достаточно было лишь одной хулиганской, мальчишеской выходки с твоим прощальным сигналом в Ревеле в 1902-м, чтобы и Германия, и Россия получили кучу внешнеполитических осложнений. Несколькими кусками цветной тряпки, несколькими сигнальными флагами ты дал в руки джингоистам громадные козыри, которые отчасти привели меня к войне с Японией, а тебя сегодня они ставят перед перспективой создания флота заново. Ты это понимаешь?.. Или тебе еще о «кровожадных и беспощадных гуннах» напомнить? О «бронированном кулаке», о телеграмме Крюгеру? Или о «новой славе меченосцев в эпической битве с сарматами»?

– Но, Ники…

– Вилли. Никаких «но». Давай условимся сразу: если мы с тобой идем вместе для того, чтобы свалить зазнавшихся англичан с трона мировой державы, если ты хочешь иметь величайший флот мира, обширную колониальную империю и поставить Германию выше всех в Европе… С моей

помощью… Если ты не отказался от идеи, которую однажды высказал моему покойному отцу, то ты должен молчать обо всем, о чем мы с тобой договорились и еще договоримся. Молчать как рыба! Даже на исповеди.

Таково мое условие: никто и никогда кроме нас двоих не должен узнать, о чем мы договариваемся. Если только мы с тобой вместе не решим поставить кого-либо в курс определенных, частных вопросов. Только так и не иначе. Никаких театральных пассажей перед толпой. Никакой бравады или намеков в самом узком или даже семейном кругу. Никаких сиюминутных телеграфных обсуждений. Это – тайна. И таковой должна оставаться.

– Ники. Я положительно не узнаю тебя… Что с тобой сделалось за эти несколько месяцев?

– Я не смог предотвратить войну… Но было и еще кое-что. Я объясню. Позже. А сейчас: ты согласен?

– Да. Я принимаю твое условие, брат. Я согласен…

– Вилли. Не сочти меня нудным: слово императора и короля?

– Согласен. СЛОВО ИМПЕРАТОРА И КОРОЛЯ!

– Вот и славно. И не смотри на меня так, словно только что проиграл мне битву при Кеннигреце.

– Нет! Братец, это просто неслыханно!!

– А об этом никто и не услышит. Я даже специально приказал убрать часового от кормового флага. Пойдем же. Я очень голоден…

* * *

– Итак, дорогой мой Вилли, если десерт тебя устроил, давай перебираться в кресла или на диван. Я расскажу тебе о том, что мне пришлось пережить и передумать за эти несколько месяцев нашей разлуки. И что, собственно говоря, хочу тебе предложить. Вернее, даже не так: не предложить, а напомнить тебе об одном твоем же давнем предложении, которое сегодня готов с благодарностью ответственно обсудить.

– Хм… Ники, – Вильгельм бесцеремонно прервал кузена, не успев даже дожевать кусок запеченной оленины, которым вознамерился заесть последнее из пирожных, – перестань, пожалуйста, распинаться передо мной, как перед своим Госсоветом. Давай так: к делу, так к делу. Но бутылочку с рюмками мы берем с собой. И еще – вот эту тарелочку. Не возражаешь? Кстати, уж если ты столь категорически настаиваешь на секретности, я попозже покажу тебе один документ. Только тебе. Над ним я провел не одну бессонную ночь… Но прости, ты ведь начал говорить о каком-то моем предложении?

По ходу ужина кайзер успел несколько успокоиться, поскольку задача подведения Николая к мысли о военном союзе отпала сама собой: царь говорил о том же. Но, что интересно, говорил пока явно от себя, не цепляясь за инструкции Ламсдорфа и как будто вовсе не страшась извечного антигерманизма Аничкова дворца.

Значит, вопрос только в том, сколь точно Бюлов с Гольштейном попали в цель, составляя проект договора. Во всяком случае, ту правку, которую он собственноручно внес в подготовленный ими исходник и которую Вильгельм посчитал необходимой. Ограничивая действие договора только границами Европы, можно было не опасаться за судьбу турок и не плодить себе врагов в САСШ и Японии: неизвестно же еще, чем там все у русских закончится. Но пусть хоть так, пускай в усеченном виде, – только бы он подписал! Только бы удалось вбить первый клинышек между Петербургом и Парижем!..