Владычица морей

— Боимся нарушить предрассудки Сына Неба, полагая, что выражаем высшую степень понимания дипломатической этики, согласно китайским традициям, над которыми весь мир, кроме нас, давно потешается. За что же меня благодарить? Исследованиями я ничего не достиг. И с меня потребовались церемонии, когда я впервые встретил на Амуре во время своих путешествий среди пустых вод и безлюдных лесов, вдруг, целый отряд вооруженных маньчжур, приплывших на своих речных джонках. Как они заважничали, заговорили со мной как с низшим, хотели прогнать меня. Я взял их начальника за ворот, вот так, горстью взахват, да за горло, и приставил ему пистолет к груди, и рявкнул так, что сам себе удивился. И что бы вы думали? И все улыбнулись, и сразу признались: что знают, что это земля наша, русская, а не их, а что они зашли в низовье, боясь, что появились англичане, и очень рады, что все не так. И поехало… Это было в селении Тыр, где когда-то стоял знаменитый Дэрен, который описывает в своих сочинениях японский топограф Мамио Риндзо, который проливом Невельского прошел раньше меня, чего глупо было бы мне оспаривать. Только он промеров не сделал, ему не надо было, тогда у японцев судов с большой осадкой не было. И не было у них своего Крузенштерна, который доказал бы всем, что между Сахалином и материком никакого пролива не существует. И стали уверять меня, что прежде не знали от гиляков, что пришли лоча. А сначала выламывались, изгалялись над нами на все лады. А я его за ворот. Теперь ясно? Теперь, говорит, ясно. Тут же китаец-купец предложил торговать. А я его при всех приказал выпороть по жалобам на него от гиляков. Во всяком народе есть свои негодяи, и тут исключений делать нельзя ни китайцам, ни петербургским баронам. А теперь что же с Китаем… Их крести — а они пусти. А что же мы около них затаиваемся, как тать под фуркой? Дело наше правое, а мы все боимся, как бы что про нас не подумали.

Невельской всмотрелся в собеседника и вспомнил, как Константин сказал: «Если человека награждаем, — значит, он уже ничтожество, и не опасен, может дело оставлять и только заседать и хлопотать о выгодах». А вот Муравьев — и награжден, и далеко не ничтожен. Он вырывает признание, Александра Невского и награды. Вырвал все, что ему надо, чтобы выставить величие дела, которое обязан исполнять, на видное место: на грудь и пузо. Исполать!

После ужина и любезностей Екатерине Ивановне, ее сестре Саше Мазарович и разговоров с молодежью Муравьев просветлел, но, когда вернулись в кабинет, на лицо его вернулась мрачность. Поговорили, что пароход пришел из Америки в Николаевск, а Путятин забрал его.

— Путятин забрал у меня и Чихачева. И «Америку». И все прочее. Но обещал мне по пути зайти в южные гавани и сделать там описи.

— Пусть бы шел на чем угодно.

— Повеление государя. И я не мог ослушаться. А нынче, в пятьдесят восьмом году, мне предстоят переговоры…

— Пусть идет на опись сам Петр Васильевич. Адмиралов и губернаторов можно делать стадами. А таких опытных офицеров, как Чихачев и Казакевич, больше нет.

Но Муравьев предполагал, что, может быть, удастся ему самому пройти вместе с сухопутной экспедицией офицера Генерального штаба Михаила Венюкова, которого он посылал этим летом через Уссури к перевалам и горам и с выходом в южные гавани. В пятьдесят седьмом году Путятин там прошел, как обещал. Но ему из всех будущих портов больше всего понравился залив Святой Ольги. Англичане назвали его бухтой Сеймур, а наши староверы — Ольгой. Путятин эту бухту описал и утвердил наименование, нанес на карту и стал ее открывателем. А заодно и соседнюю бухту описал и назвал Святым Владимиром. Муравьев сказал, что он в Ольгу и направит сухопутную экспедицию. С моря он желал бы в южные бухты войти сам.

— Какие ещё могут быть права! — вскричал Геннадий Иванович, подымаясь и держа трубку в руке. — Все народы, коренные жители края, сами просили вас избавить их от маньчжур. Гиляки, орочены, мангмуны… вы всех их видели. Никаких «цивилизованных» народов там нет. А вы спрашиваете меня о правах и пределах.

Невельской бросил свою трубку в огромную полированную красную раковину.

Муравьев помянул мнение государя.

— Что вы, Николай Николаич, тычете мне в глаза государь-императором, что не утвердит по горам. Дай бог ему. Открывайте сами. Пароход ушел, а что же вы?

Муравьев хотел еще что-то возразить.

— Вы слушайте, что я вам говорю! — закричал Невельской так, что побагровел от натуги. — Кто бы ни запутал, а расхлебывать нам!

— Да, — покорно отозвался Николай Николаевич. Заметно было, что решения у него нет, но что за дело он возьмется, и как каждый, кто колеблется при начале, выбирая, что лучше, — потом пойдет напролом. Не зря декабрист Сергей Григорьевич Волконский называл его «кипяток-энергия»!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Так закончен второй роман нового цикла. В 1982 году был издан «Гонконг».