Владычица морей

В сиянии свечей и хрусталя душа Джеймса озарялась чистым светом, которого так давно ему не хватало среди войн, кровавых событий и тяжкого гнета дел. Он чувствовал себя как в детстве, прощенным и утешенным, облегченным в своих огорчениях.

При свете солнца горели свечи во множестве хрустальных люстр, церковь праздновала прибытие посла королевы и молилась, благодаря за его благополучное плавание в Гонконг… Всех тронуло одиночество, в котором молился посол, видно было признание им своей скромной доли в общих рядах и его раскаяние, так редко заметное в протестантах.

Элгин не посылал предупредить епископа, что придет помолиться. Выйдя из церкви в сад, Джеймс сам пошел к его святейшеству во дворец. Кажется, и служители церкви и хористы не дали знать, что посол в церкви, никто не мог предполагать, что о приходе посла неизвестно.

В готическом портике гонконгского Вестминстера, в самом конце аллеи из черных кипарисников, под тучей проступивших за ним лавровишневых гигантов, появился на крыльце сам епископ. Его сопровождали четверо совсем молодых барышень, хорошеньких и необычайно приятных собой, что особенно ярко отзывается в душе того, кто долгие месяцы был в море.

Девицы почтительно, но оживленно прощались с Его преосвященством, делая чуть заметные скромные приседания. Епископ Высокой Церкви благословил их. Они спустились по мраморным ступеням. Элгин заметил, как он все и везде замечал и улавливал, что взор епископа пробежал с головы до ног по одной из уходящих посетительниц, которая не могла не обращать на себя внимания. При всей скромности и сдержанности, она выдавалась из четырех барышень как бы энергией движений. Элгин узнал ее. Это была Энн, юная дочь губернатора Боуринга, знакомая ему, уже известная деятельница колонии, просветительница, педагог и автор статей о китайской нравственности в журналах метрополии.

Энн узнала сэра Джеймса. Не узнать было бы невозможно. Все его узнали, и сам епископ почтительно пошел навстречу. Элгин заметил, что Энн некоторое время задержала на нем свой взгляд и ее лицо выразило оттенок недоброты. Она явно испугалась его. Это было вдруг и вопреки чувству сэра Джеймса. В этом тщательно закрытом шелками мягком и нежном существе так и угадывались почти мускульная экспрессия и энергия, как у «синего жакета», это дар, перст божий, предопределение к бурной деятельности, какая-то самоуверенная воодушевленность.

Только в этот миг Джеймс подумал, что свечи горели ярко средь бела дня из-за того, что в гавани бросил якорь посол королевы.

Все четверо барышень в соломенных шляпках и в костюмах самого модного европейского покроя, сочетающегося с необычайной колониальной легкостью и прозрачностью тканей из шелка и хлопка, цвета китайских полутонов, какие обычно носят в этом климате. С соблюдением всех скромностей и условностей великой эры. Но Энн выделялась. Чем? Почему? Джеймс не мог бы ответить, он этого не понимал, как он иногда ничего не понимал, не видел того, что очевидно каждому. Но он чувствовал ее вызов, словно она ему ровня.

Восхищаясь послом королевы, ее избранником, юные англичанки отвесили поклоны, делая глубокие светские приседания, совсем не такие благочестивые намеки на книксены, которые ради приличия обращены были при прощании к епископу.

Епископ рослый, когда-то, видимо, белокурый человек, стройный и осанистый, похож на моряка в большом чине, зажившегося на берегу и распустившего брюхо. Он с заметной лысиной и загорелым широким лицом. Посол поклонился, как простой прихожанин. Епископ погасил смущение, адмиральское лицо его смягчилось. Джеймсу вспомнился сильный взгляд епископа, которым он проводил Энн Боуринг. Она обращала на себя всеобщее внимание, в этом какая-то загадка, но нельзя определить, в чем же ее тайный шик.

Его преосвященство пригласил посла в свои покои. В гостиной, на светлом сафьяне кожаного дивана, свет из витражного окна так серебрился, словно крупные серебряные монеты сыплются туда или пересыпаются с руки на руку.

Епископ разговорился, как светский человек. Он знал в колонии все. Он многое знал и про европейцев, и про китайцев. Про тайпинов он имел больше сведений, чем кто-либо другой. Он ждет на днях миссионера из столицы повстанцев.

Его церковь не знает исповеди, как у католиков. Но епископ всегда наблюдатель. Для наблюдательного человека не нужны исповеди прихожан. Епископ оказался наилучшим справочником для посла королевы. Души и настроения многих людей всех цветов кожи ему известны так же хорошо, как торговые и денежные обороты в колонии, как подноготная магнатов коммерции и чиновников, как намерения китайских тузов и междоусобные распри кантонских мандаринов, их разногласия во всем множестве оттенков, как и оценка и значение наемного труда китайских кули во всем мире, которые становятся ходовым товаром, средством небывалого обогащения предпринимателей во многих странах.