Власов. Восхождение на эшафот

— Завидное отсутствие элементарного женского любопытства.

— Не сказал бы, уж что-что, а любопытство свое Хейди уже в какой-то степени удовлетворила, — и, слегка подтолкнув генерала, он едва заметно перевел взгляд на полупрозрачную портьеру, которой была занавешена дверь, ведущая в соседнюю комнату.

Власов оглянулся и отчетливо увидел за ней два женских силуэта. Один из них, как ему показалось, принадлежал медсестре Кердлайх. Другой был изящнее, и Власов поневоле задержал на нем взгляд.

— Вполне согласен с вами, господин командующий, — поддержал его молчаливое восхищение Штрик-Штрикфельдт, скабрезно ухмыльнувшись при этом.

Поняв, что генерал заметил их присутствие, обе женщины четко, по-военному повернулись крутом и, не спеша, удалились.

29

Они сидели на террасе, примыкающей к кабинету Хейди Биленберг, в низких креслах-качалках, с бокалами вина в руках. Время было рабочее, но Хейди не придавала этому значения. Она давно сумела подстроиться под несуровый режим тылового военного санатория, где каждый попавший сюда фронтовик стремится отхватить от ускользающей мирной жизни все то последнее, что она все еще способна подарить ему.

Однако эти двое на фронт не собирались, а посему полностью могли предаваться санаторной неге. День выдался чудным. Июльская жара смягчалась прохладой гор, сиреневый кустарник дарил утонченный, почти эротический аромат свидания, а стая птиц неспешно вершила над территорией санатория какой-то свой, только ей известный ритуал.

— И вы, Вильфрид, считаете, что из этого действительно может получиться что-то серьезное?

— Из чего именно, Хейди? — наклонился капитан Штрик-Штрикфельдт так, чтобы одной рукой упереться в разделявший их «фруктовый», сплетенный из лозы столик, словно бы хотел дотянуться губами до ее бокала.

— Из всего того, что задумано этим вашим русским генералом Власовым, — и капитан обратил внимание, что женщина впервые сумела произнести фамилию русского правильно — не «Фласофф», а «Власов».

— Прежде чем ответить, Хейди, я хотел бы поинтересоваться: вам вообще-то что-либо известно о России? Точнее, что, собственно, вам известно об этой стране?

— Будь вы экзаменатором, наверняка ужасно разочаровались бы в моих познаниях. В свое время, уж не помню, в каком именно году, там случилась революция, в результате которой вся власть оказалась в руках сионист-коммунистов. Ну как, ошарашила?

— Особенно своим новым определением: «сионист-коммунистов».

— Разве не так? Я читала, что именно так и случилось. А если добавлю, что в России сильные морозы? И что их фюрера зовут Сталиным, а «гестаповского Мюллера» — Берией?

Капитан заинтригованно прокашлялся, и Хейди, виновато взглянув на него и поеживаясь, словно действительно предстала перед строгим экзаменатором, добавила:

— Нет, о том, что в революцию коммунистами руководил немецкий шпион Ленин, я тоже знаю. Но ведь и требовать от меня большего вы, русский немец, не имеете морального права.

— В том-то и дело, что не имею, — со скорбной миной на лице признал Штрик-Штрикфельдт.

Он уже привык к тому, что «русский немец» каждый произносит со своим, особым смыслом, и понимал, что сейчас не время акцентировать внимание на «сомнительности» его происхождения.

— Вы все еще не закончили экзаменовать меня, капитан, и придумываете убийственный вопрос? — напомнила о себе Хейди, кокетливо поводя кончиком языка по несколько утолщенной, грубовато очерченной верхней губе.

— Увы, убедился, что экзаменовать вас дальше — совершенно бессмысленное занятие. И так ясно, что о России вы знаете не больше, нежели о Новой Каледонии.

— Где это? — простодушно поинтересовалась Хейди, игриво поморщившись. Она никогда не пыталась казаться умнее и начитаннее, нежели это было на самом деле.

— Восточнее Австралии, если только я правильно сориентировался в просторах Океании.

— Вот видите. Попробовала бы я после этого не согласиться с вами! — продолжала повиливать кончиком языка Хейди. С годами она совершенно не менялась. Эта женщина принадлежала к тем людям, которым удобно, чтобы не сказать, уютно всю жизнь оставаться в давно минувших, беззаботных шестнадцати годах. — Но заметьте: моих познаний вполне достаточно, чтобы понимать, что Россия — огромная империя, способная со временем властвовать над всем миром. Если только найдется человек, которому удастся поднять ее с колен полукрепостного большевистского рабства. Как это ни странно, большую часть вчерашнего вечера я провела за картой мира, точнее, за старой картой мужа, времен Первой мировой, на которой Россия все еще оставалась в своих имперских пределах.

— Даже так? — загадочно ухмыльнулся капитан.

— Напрасно иронизируете, — упрекнула его Биленберг.

— Но я не по поводу карты.

— По поводу командующего Русской Освободительной Армией — тем более. Прекрасно помню, что Власову пришлось повоевать еще в Гражданскую войну; что он — из самых молодых русских генералов, и что его очень высоко ценил Сталин, пытавшийся даже спасти его. И все это — из ваших уроков, капитан.