Власть меча

Ее жизнерадостное настроение оказалось заразительным, и они оба смеялись, входя в салон продаж компании «Портер мотор». Менеджер поспешно вышел из своего стеклянного кабинета.

– Миссис Кортни, мы давненько вас не видели! Позвольте мне пожелать вам счастливого и успешного нового года.

– И то и другое совсем неплохо, – улыбнулась Сантэн. – Кстати, о счастье, мистер Тимс, как скоро вы можете доставить для меня новый «даймлер»?

– Он, конечно, должен быть желтым?

– И с черными обводами, само собой.

– И обычными деталями – туалетный набор, бар?

– Все сразу, мистер Тимс.

– Я сейчас же дам телеграмму в лондонский офис. Скажем, четыре месяца, миссис Кортни?

– Давайте лучше скажем – три месяца, мистер Тимс.

Шаса с трудом сдерживался до тех пор, пока они с Сантэн не вышли на тротуар перед салоном.

– Мама, ты с ума сошла? Мы же нищие!

– Что ж, chéri, давай будем нищими с размахом.

– Куда мы теперь направляемся?

– На почту.

У окошка телеграфиста Сантэн написала телеграмму на Бонд-стрит, в офис «Сотби»:

Продажа более не рассматривается. Пожалуйста, отмените все приготовления.

После этого они пошли обедать в отель «Маунт-Нельсон».

Блэйн пообещал повидаться с ней, как только сумеет уклониться от встреч по поводу нового коалиционного кабинета. Он сдержал слово и ждал ее в сосновом лесу; и когда Сантэн увидела его лицо, ее счастье померкло.

– Что случилось, Блэйн?

– Давай прогуляемся, Сантэн. Я весь день провел в помещении.

Они поднялись по склону небольшой горы Карбонкельберг за поместьем. На вершине они сели на ствол упавшего дерева, чтобы полюбоваться на величественный закат.

– «Это прекраснейший из мысов, какие только мы открыли во время кругосветного плавания», – весьма приблизительно процитировала Сантэн запись из судового журнала Васко да Гамы.

Но Блэйн не стал ее поправлять, вопреки ее надежде.

– Скажи наконец, Блэйн.

Она взяла его за руку и настойчиво повторила просьбу, и он повернулся к ней лицом.

– Изабелла, – мрачно произнес он.

– Ты получил вести от нее?

Настроение Сантэн при звуке этого имени упало еще больше.

– Врачи ничего не могут для нее сделать. Она возвращается из Саутгемптона следующим почтовым пароходом.

В полной тишине солнце опустилось в серебристое море, лишив мир света, и в душе Сантэн воцарилась такая же тьма.

– Какая ирония судьбы, – прошептала она. – Благодаря тебе я могу иметь все на свете, кроме того, чего желаю больше всего, – тебя, любовь моя.

Женщины раздробили в деревянных ступах свежие просяные зерна, превратив их в грубую белую муку, и наполнили один из кожаных мешков.

Неся мешок, Темный Хендрик, за которым шел его брат Мозес, покинул крааль после восхода новой луны и осторожно направился вверх по склону. Пока Хендрик стоял на страже, Мозес взобрался к старому гнезду филина на свинцовом дереве и спустил оттуда пакеты из плотной бумаги.

Они пошли вдоль хребта и наконец оказались вне поля зрения возможных наблюдателей из деревни, но даже тогда они очень старательно прикрыли маленький костер, разведенный ими среди камней из бурого железняка. Хендрик открыл пакеты и высыпал в маленькую тыквенную бутыль-калебас сверкающие камни, а Мозес тем временем смешивал в другом тыквенном сосуде муку с водой, пока она не превратилась в мягкую кашу.

Хендрик педантично сжег пакеты в костре и палкой развеял пепел по воздуху. Когда все было закончено, он кивнул младшему брату, и Мозес вылил тесто на угли. Едва оно начало пузыриться, Хендрик опустил в него алмазы.

Мозес что-то уныло бормотал, пока тесто затвердевало. Это походило на чары.

– Это камни смерти. Они не принесут нам радости. Белые люди слишком сильно их любят: это камни смерти и безумия…

Хендрик не обращал на него внимания, вылепливая круглые хлебцы, щурясь от дыма и тайком улыбаясь себе под нос. Когда каждый круглый батон становился коричневым снизу, Хендрик переворачивал его и позволял ему печься дальше, пока тот не становился твердым, как кирпич: тогда он доставал хлебец из огня и откладывал в сторону, чтобы тот остыл. Наконец он уложил жесткие твердые хлебцы в кожаный мешок, и братья тихо вернулись в спящую деревню.

Утром они ушли рано, и женщины следовали за ними первую милю, горестно завывая и распевая песню прощания. Когда женщины отстали, ни один из мужчин не оглянулся. Они просто шли и шли к низкому коричневому горизонту, неся на головах узлы с поклажей. Они об этом не думали, но такая же маленькая сцена разыгрывалась в каждой из тысяч деревень на всем южном субконтиненте.