Властелин Колец

Орки, деятельные, как муравьи, торопливо рыли, рыли линии глубоких траншей, тесное кольцо которых возникало почти в пределах полёта стрелы со стен; и как только очередная траншея была готова, она заполнялась огнём, хотя каким образом, искусством или колдовством, он зажигался и поддерживался, никто не мог разобрать. Работы продолжались весь день, пока люди Минас Тирита лишь наблюдали за ними, неспособные помешать. И когда все траншеи были закончены, они увидели, как приближаются огромные повозки, и вскоре очередные отряды врагов, каждый под прикрытием траншеи, принялись быстро собирать большие орудия для метания снарядов. На стенах Города не было оружия достаточно мощного, чтобы достать так далеко и остановить эту работу.

Сначала люди смеялись и не очень опасались этих приспособлений, поскольку основная стена Города была высокой и поразительно толстой, возведённой ещё до того, как могущество и искусство Нуменора угасли в изгнании. Её наружная сторона была подобна Башне Ортханка: твёрдая, тёмная и гладкая, недоступная стали или огню и не поддающаяся разрушению ничем, кроме судорог, которые разорвали бы саму землю, на которой она стояла.

— Нет, — говорили люди, — нет; даже если сюда явится сам Безымянный, и ему не удастся войти сюда, пока мы ещё живы.

Но некоторые отвечали:

— Пока мы ещё живы? Как долго? У него есть оружие, которое сломило не одну твердыню с тех пор, как начался мир. Голод. Дороги отрезаны. Ристания не придёт.

Но орудия не стреляли впустую по несокрушимой стене. Не разбойник и не главарь орков распоряжался атакой на величайшего врага Властелина Мордора. Мощь и умная злоба направляли её. Как только большие катапульты под громкие вопли и скрип верёвок и воротов были установлены, они принялись метать снаряды на страшную высоту, так что те перелетали прямо над зубцами и падали с глухим стуком внутрь первого круга Города, и многие из них каким-то таинственным образом загорались, ударившись о землю.

Вскоре за стеной возникла серьёзная опасность пожара, и все, кого можно было выделить, занялись тушением пламени, которое взметнулось во многих местах. Тогда среди крупных снарядов посыпался другой град, менее разрушительный, но гораздо ужаснее. Все улицы и переулки позади Ворот были завалены маленькими круглыми снарядами, которые не горели. Когда люди подбежали узнать, что это такое, они громко закричали или зарыдали. Ибо враги метнули в Город головы всех тех, кто пал, сражаясь при Осгилиате, или на Заградах, или в полях. Страшно выглядели они, поскольку, хотя многие головы расплющились от удара и потеряли форму, а другие были жестоко изрублены, множество голов всё же уцелело, и казалось, что они хранят следы предсмертных мук, и все без исключения были клеймены мерзким знаком Безвекого Глаза. И то и дело кто-нибудь видел среди них, поруганных и обесчещенных, знакомое лицо того, кто гордо ходил когда-то в доспехах, или пахал поле, или приезжал на праздники из зелёных долин в холмах.

Тщетно люди потрясали кулаками в сторону безжалостных врагов, роившихся перед Воротами. На проклятия те не обращали внимания, поскольку не понимали языка людей запада и лишь пронзительно кричали резкими голосами, словно звери или стервятники. Но вскоре немного осталось в Минас Тирите тех, кто имел мужество стоять прямо и бросать вызов войскам Мордора. Ибо ещё другое оружие, более быстрое, чем голод, имел Властелин Чёрной Крепости: страх и отчаяние.

Снова появились назгулы, и поскольку их Чёрный Властелин ныне усилился и послал вперёд свои войска, так и их голоса, выражавшие лишь его волю и его злобу, были исполнены зла и ужаса. Они кружили и кружили над Городом, будто стервятники, рассчитывающие насытиться обречённым смерти человеческим мясом. Выше взглядов и выстрелов летали они, однако присутствие их было постоянным, и их смертоносные голоса, к которым невозможно было привыкнуть, вспарывали воздух. Все непереносимее становились они с каждым новым криком. Наконец даже самые стойкие начали бросаться на землю, когда крылатая угроза проходила над ними, или же замирали, выронив оружие из ослабевших рук, и в мысли их пробиралась чернота, и они думали уже не о битве, но только о том, чтобы уползти и спрятаться, и о смерти.

В течение всего этого чёрного дня Фарамир лежал на кровати в покое Белой Башни, блуждая в безнадёжном лихорадочном бреду; "умирает", сказал о нём кто-то, и вскоре "умирает" говорили все люди на стенах и улицах. И при нём сидел его отец и не говорил ничего, только пристально наблюдая за ним и не уделяя более никакого внимания защите.

Таких чёрных часов Пин не переживал даже в когтях урхов. Его долг был ждать приказаний Владыки, и он ждал, забытый, по-видимому, стоя у двери неосвещенного покоя и изо всех сил стараясь справиться с собственным страхом. И пока он наблюдал, ему казалось, что Денетор стареет у него на глазах, будто что-то треснуло в его гордой воле, и его суровый ум был уничтожен. Быть может, это сделало горе и раскаяние. Пин видел слёзы на это некогда бесстрастном лице, более непереносимые, чем гнев.