Влияние морской силы на историю

Имя Турвиля – единственное великое историческое имя среди моряков, участвовавших в этой войне, если мы исключим прославленных приватиров, во главе которых стоял Жан Барт. Между английскими моряками, командовавшими эскадрами, – людьми храбрыми и предприимчивыми, – нет, однако, ни одного, за кем можно было бы признать исключительные заслуги. Турвиль, прослуживший к тому времени во флоте почти тридцать лет, был одновременно и моряком, и военным человеком. С замечательным мужеством, поразительные примеры которого он часто давал в своей юности, Турвиль соединял боевой опыт, накопленный всюду, где только появлялся французский флаг: в англо-голландской войне, в Средиземном море и в борьбе с варварийскими пиратами. Достигнув чина адмирала, он лично командовал всеми крупнейшими флотами, посылавшимися в море в первые годы этой войны, и внес в командование научное знание тактики, основанное как на теории, так и на опыте и соединившееся с тем практическим знакомством с морским делом, которое необходимо для того, чтобы применять тактические принципы к маневрированию флота в океане. Но при всех этих высоких качествах ему, кажется, недоставало того, в чем так нуждаются многие воины, а именно – способности принимать на себя большую ответственность[72]

. Его осторожность в преследовании союзников после сражения при Бичи-Хэде объясняется, хотя это и не кажется так с первого взгляда, той же чертой его характера, которая заставила его два года спустя, при Ля Хуге, вести свой флот на почти верную гибель, потому что он не смел ослушаться лежавшего у него в кармане приказания короля. Он был достаточно храбр, чтобы исполнить все, что ему было поручено, но недостаточно силен, чтобы нести самое тяжелое бремя. Турвиль действительно был предтечей осторожных и искусных тактиков наступавшей тогда эры, но все-таки в нем еще было нечто от горячности, которая характеризовала пылких и храбрых флотоводцев семнадцатого столетия. Он без сомнения считал после Бичи-Хэда, что действовал очень хорошо, и мог чувствовать удовлетворение; но он не смог бы действовать так, если бы проникся чувствами Нельсона, когда тот говорил: «Если мы взяли десять кораблей неприятеля, а одиннадцатый упустили, хотя могли бы взять и его, то я никогда не сказал бы, что мы провели день хорошо».

Через день после морского сражения при Бичи-Хэде, с его большими, но все-таки частными результатами, дело Якова II было проиграно на суше – в Ирландии. Армия, переброску которой Вильгельму было дозволено совершить беспрепятственно, оказалась количественно и качественно сильнее армии Якова, а сам Вильгельм превосходил, как вождь, экс-короля. Людовик XIV советовал Якову уклониться от решительного сражения, удалившись, если это будет необходимо, в Шаннон – в глубь страны, всецело ему преданной. Но требовать от него оставления столицы после почти годичного пребывания в ней, невзирая на моральные последствия такого шага, – значило просить очень многого. Было бы гораздо целесообразнее помешать высадке Вильгельма. Яков решился прикрыть Дублин, заняв долину реки Бойн (Boyne), и здесь произошла встреча двух армий, окончившаяся полным поражением Якова. Сам король бежал в Кинсэль, где из всех фрегатов, предназначавшихся для контроля над каналом Св. Георгия, нашел всего десять. Под прикрытием этой эскадры он опять бежал во Францию и просил там Людовика помочь ему довести до конца победу при Бичи-Хэде, высадив его с другой французской армией в самой Англии. Людовик сердито отказал и распорядился о немедленном отозвании из Ирландии войск, все еще остававшихся там.

Шансы на восстание в пользу Якова II, по крайней мере на берегах Канала, если и существовали, то во всяком случае были сильно преувеличены его собственным воображением. После отступления союзного флота на Темзу Турвиль, согласно данным ему инструкциям, произвел несколько демонстраций в южной Англии, но безрезультатно, так как они не вызвали никакого проявления приверженности делу Стюартов.