Вместе с комиссаром

— Ну тогда я, знаете-смекаете, обращусь к богу!

— Эх, Донька-Донька, Даниэль ты, Даниэль… — слышалось еще среди хлопцев. Но споры прекратились, потому что на большой прогалине среди дремотного леса засветились огоньки нескольких хат бушанских хуторов.

В довольно просторной хате Антона Шаверновского было немало молодежи. Ядвися и Анэлька, молодые хозяюшки, в белых платьях порхали, как мотыльки, меж шумных хлопцев и девчат. Хлопцы, среди которых я заметил и Фельку Боцяновского, того, что увел от Доньки Юзефу, видно, были не слишком довольны, что пришли наши. Обижать же, должно быть, не собирались, тем более что сам Антон Шаверновский, обратившись к Доньке, радушно сказал:

— Проше, проше!.. К нам!..

В углу отдыхали скрипачи, цимбалисты и бубенщик, которые, видно, только недавно кончили играть, потому что еще вытирали потные лица.

Наш Даниэль, когда его поприветствовал сам Шаверновский, чтоб не остаться в долгу, как-то особенно деликатно изогнув шею, обратился ко всем, но главное, должно быть, к Ядвисе и Анэльке:

— Разрешите представиться, могу ль я вам понравиться!..

И хотя в ответ послышались и смешки и хмыканье, он, сняв бекешу, присел на край длинной скамьи. Хлопцы разошлись кто куда, каждый приглядываясь, кого пригласить на танец.

Вскоре музыканты заиграли и все стали танцевать краковяк. Я заметил, что Донька идет в паре с девчиной повзрослев, чем другие. Когда пригляделся, увидел, что у них неплохо и выходит. Даже Донькин приковыл в тесном кругу не был так заметен. Может быть, на него никто бы и не обратил особого внимания, если б он то и дело не выкрикивал на всю хату:

— Анонс!.. Анонс!.. — видно, и сам не понимая, что это значит.

Но этот возглас то ли нарочно, то ли в самом деле по-своему понял Фелька Боцяновский. Когда краковяк кончился, он подошел к Доньке и с угрозой спросил:

— Кому в нос? Кому в нос ты дать собираешься?

— Пардон! Пардон!.. — завертелся на лавке Донька, но ссоры не вышло, потому что сам хозяин, подойдя к Фельке, что-то ему шепнул и отвел в сторону.

Донька по этому поводу, а может, потому что пригласил он на первый танец, как выяснилось, не паненку, а наймичку Шаверновских, сидел хмурый. Зато, когда заиграли вальс, он сразу же направился в угол, где отдельно сидела смуглая хорошенькая паненка, и, сказав свое неизменное:

— Разрешите представиться, могу ль я вам понравиться? — пригласил ее.

Танец они начали почти первыми, в хате было еще просторно. Все поглядывали в их сторону. Вскоре хихиканье и едва сдерживаемый смех понеслись отовсюду. Дело в том, что хромой Донька, не зная о том, пригласил на танец хромую барышню, и хромала она на ту же ногу. И стали они ковылять в разные стороны, собираясь сделать круг по хате. Под общие насмешки посадил Донька свою панну на лавку, без конца повторяя «Пардон!.. Пардон!..», и уже не отважился больше танцевать.

Но не мог он долго оставаться без общего внимания и потому, когда сделали перерыв между танцами подольше, заговорил, чтоб все слышали:

— А я, знаете-смекаете, в Петербурге вон какие танцы видел. Ей-богу, не вру, Панове, панны… А какие сличные паненки голыми пляшут, и паничи тоже… а ноги задирают, пардон, знаете-смекаете, ну прямо-таки аж до потолка.

Все удивленно смотрели на Доньку, а девчата даже прикрыли платочками личики, и только кое-где слышался смех хлопцев. А Фелька Боцяновский все наливался злостью. Он бы, может, что и сотворил недоброе, когда б сам Антон Шаверновский не подошел раньше его к Даниэлю и не сказал решительно:

— Ну, пшепрашаенц, ваша милость, если вы пришли в пожондну хату, так и держите себя пожондно…

— Пардон, пардон! — без конца повторял взволнованный Донька, не высказаться ему Шаверновский уже не дал:

— То проше стонд пана…[13] — И, сняв Донькину бекешу с кочерги, стоявшей у печки, выкинул в сенцы.

— Знаете-смекаете, панове, — пробовал еще оправдаться Донька, — я ж хотел рассказать, что видел…

Но Фелька, подскочив, грозно показал ему кулак и крикнул:

— Вот когда отведаешь этого, так уж больше ничего не увидишь!

Донька быстренько выскочил в сенцы и сразу же во двор.

Нашим хлопцам ничего больше не оставалось, как уйти следом. Они и сами считали, что Донька оскорбил хуторян, да и вступать с ними в драку не решились, ведь хуторян было больше.

Зато дорогой Доньке досталось:

— Эх, Даниэль, Даниэль, посадил ты нас на мель…

— Пардон!.. Пардон!.. — одно твердил всю дорогу Донька, не просветлев ни на минутку.

А нам с Игнаськой было смешно, когда мы вспоминали Донькины ухаживания.

— Пардон!.. Пардон!.. — подмигивали мы друг другу.

ДОНЬКА-ПОЛИТИК

Наступило время, когда Доньке стало не до забав. Да и нам тоже. Загудело, как улей, все село. Хомка Кисель, который пришел с фронта, рассказал, что царя скинули. Донька каждый день выпытывал у него, что и как было. Собирался и сам податься в город, доведаться обо всем, но прослышал, что землю будут делить, да и лес панский начали рубить на новые хаты. Боялся, как бы не отстать от других. А события разворачивались все быстрее. И пан, который пытался было спорить с крестьянами из-за леса, удрал.