Вниз по реке

– От плохого к худшему, – повторил он, и я резко развернулся к нему. Не знаю уж, что секретарша углядела на моем лице, но когда я закрывал за собой дверь, она уже лихорадочно тыкала в кнопки телефона.

Глава 23

Отец был пьян. Он был один во всем доме и пьян просто-таки в лоскуты. Мне понадобилось не более трех секунд, чтобы это понять – в основном потому, что раньше я ничего подобного не видел. Мой родитель всегда свято веровал в то, что излишества допустимы лишь в труде, а во всем остальном следует проявлять умеренность, так что в прошлом, когда я являлся домой пьяный и окровавленный, разочарование исходило от него, словно обжигающие лучи благодатного огня. То же, что я видел сейчас… это было ново, и это было мерзко. Его лицо одрябло и вытянулось, глаза увлажнились. Он заполнял собой кресло, как будто его туда налили. Бутылка была открыта и почти пуста, в стакане оставалось разве что на полпальца. Отец таращился на что-то в своей руке, и странные эмоции клубились в нем, так что черты его лица словно плавали поверх лицевых костей. Злость, сожаление, что-то похожее на веселье. Все это сменяло друг друга короткими отрывистыми вспышками, из-за чего он походил на душевнобольного. Я довольно долго стоял в дверях, и не думаю, чтобы он хотя бы раз моргнул. Прикрой я глаза, то увидел бы нечто серое, тронутое бледной холодной желтизной. Древнего старика в распадающемся на части ломте времени. Я понятия не имел, что ему сказать.

– Убил утром каких-нибудь собак?

Отец прокашлялся, и его глаза поднялись вверх. Выдвинул ящик стола, сбросил в него то, что держал в руке. Потом с преувеличенной аккуратностью задвинул ящик и покачал головой:

– Позволь мне сказать тебе кое-что про падальщиков, сынок. Это лишь вопрос времени, когда они наберутся наглости…

Я так и не понял, говорит ли он про собак или же про людей, требующих от него продать землю, – людей вроде Зебьюлона Фэйта и Джилли-Крыса. Интересно, подумал я, не навалилась ли на него какая-нибудь новая ноша. Нападение и убийство. Долф в тюрьме. Возрастающий долг. Какие еще силы ополчились теперь против моего отца? Расскажет ли он мне, если я спрошу, или я для него просто еще одна обуза? Он поерзал ногами под столом, кое-как выпрямился. Его штаны были измяты, задрызганы понизу грязью. Рубашка с одной стороны свисала из-за ремня. Накрутив обратно крышечку на бутылку бурбона, отец отнес ее к буфету. День придал новый изгиб его спине и еще лет тридцать его походке. Он поставил бутылку и уронил руку на ее горлышко.

– Просто решил выпить за Долфа.

– Есть какие-то новости?

– Мне не разрешили с ним повидаться. Паркс уехал обратно в Шарлотт. Ничего он не может сделать, раз уж Долф его не нанял.

Отец прислонился головой к буфету, и его бледные усы так идеально уловили льющийся из-за приоткрытой дверцы слабенький желтый свет, что это могло быть единственным цветным пятнышком, оставшимся во вселенной.

– Разве что-то изменилось? – спросил я.

Он покачал головой.

– Странные вещи могут происходить в человеческом сердце, Адам… Там достаточно силы, чтобы сломать человека. Это все, что я знаю точно.

– Мы всё еще говорим про Долфа?

Отец попытался взять себя в руки:

– Мы просто говорим, сынок.

Подняв взгляд, он поправил фотографию в рамке на стене. На ней были он с Долфом и Грейс. Ей там, наверное, лет семь – зубы слишком большие для маленького личика, вся так и заливается смехом… Он уставился на нее, и я понял.

– Ты все рассказал Грейс, так ведь?

Отец медленно выдохнул сквозь поджатые губы:

– Она должна была услышать это от кого-то, кто любит ее.

Внезапно меня наполнило отчаяние. Долф был всем, что у нее было, и какую бы крутизну Грейс на себя ни напускала, она по-прежнему оставалась ребенком.

– Как она?

Он шмыгнул носом и покачал головой:

– Хуже некуда.

Попытался опереться на край буфета, но промахнулся. Едва устоял на ногах. По какой-то причине я подумал про Мириам – про то, как она тоже, пошатываясь, бредет по самому краю в практически полной темноте.

– А Мириам тоже сказал? – спросил я.

Отец отмахнулся:

– Не могу я говорить с ней. Я пытался, но мы слишком уж разные.

– Я волнуюсь за нее, – сказал я.

– Ничегошеньки-то ты не знаешь, Адам… Все-таки пять лет.

– Я знаю, что никогда тебя таким не видел.

Внезапная сила влилась в его суставы – гордость, предположил я, которая выпрямила его и придала его лицу медный румянец.

– Я все еще очень далек от того, чтобы объясняться перед тобой, сынок! Чертовски далек.

– Ты и вправду так считаешь?

– Да.

Внезапно меня охватил гнев. Грубый, первобытный и туго перетянутый чувством несправедливости.

– Эта земля была во владении нашей семьи более двух веков!

– Сам знаешь, что это так.

– Передавалась из поколения в поколение.

– Чертовски верно подмечено.

– Тогда зачем же ты подарил две сотни акров Долфу? – вопросил я. – Как ты это объяснишь?

– Ты про это уже знаешь?

– Они говорят, что как раз из-за этого он и убил Дэнни.

– Как это так?